Московия при Иване Грозном. Свидетельства немца – царского опричника

Я поехал с [Элверфельдом] к нему домой, где сделал ему предложение. Мне было очень хорошо известно, что я все проиграю, потому что живу в земщине, ведь каждый, кто служил великому князю в опричнине, давал клятву не говорить ни с кем из земщины. Часто случалось, что если двоих таких ловили, то убивали обоих независимо от того, какое положение они занимали, высокое или низкое. И это справедливо, раз они клялись своему господину Богом и крестом; в таких случаях карает не господин, а Бог. Я сказал: «Любезный господин и соплеменник, прошу тебя, возьми у меня, сколько пожелаешь, и останься моим господином и соплеменником». – «Сколько ты хочешь дать мне?» – спросил он. «Двести рублей», – ответил я. Он остался доволен. Тогда я сказал, что сейчас у меня нет денег. «Напиши мне расписку, – ответил он, – и я дам тебе год, чтобы ты заплатил». Я написал расписку и отдал ему с приветливым видом.

Мы поехали назад в суд. Там мы поблагодарили судейских, и он сказал: «Мне заплатили». Я уплатил судебные издержки, сколько положено, и Элверфельд отправился к себе домой, а я к себе. Он был счастлив, да и я не грустил. Он думал, что получит от меня деньги, а я думал, как бы его задушить.

Потом в Москву приехал герцог Магнус. В то время при нем был Иоганн Таубе. Эти двое[64] тоже были врагами, потому что Иоганн Таубе говорил великому князю, что он [Таубе] хочет захватить Ливонию миром. [Элверфельд] настаивал, что это невозможно, и что ее надо взять силой.

Иоганн Таубе и Элерт Крузе пользовались благоволением великого князя, [Элверфельд], напротив, оказался в опале. Теперь он сделал мне выгодное предложение, любезно попросив меня устроить ему встречу с Иоганном Таубе в каком-нибудь укромном месте. Я убедил Иоганна Таубе прийти в мой дом в опричнине. Там они встретились и снова стали друзьями.

Тогда-то он и отдал мне расписку. Теперь вокруг меня было много преданных мне людей, и [Элверфельд] своими глазами увидел, как много важных дел я делаю для великого князя. Тогда я сказал ему громким голосом: «Каспар Элверфельд! Я хотел было убить тебя как-нибудь на площади у твоего дома возле Судного двора, когда ты темной ночью возвращаешься с опричного двора, за то, что ты так не по-христиански обошелся со мной». Этими словами я поразил этого дородного богатого человека, знатока права, в самое сердце, да так сильно, что он совсем пал духом и не смог вымолвить ни слова. Потрясенный, он встал и с великим позором пошел в тюрьму.

Позже я навестил его в тюрьме. Он предложил мне взять все, что у него есть, и распорядиться этим, как я пожелаю. Он также уполномочил меня и ныне покойного Адриана Кальба поехать на Английское подворье и истребовать его сундуки, которые он, опасаясь пожара, отправил в Холмогоры, чтобы там их схоронили в подвале. Когда я поехал туда, мне не препятствовали, и все было отправлено в дом Адриана Кальба. Но я не нашел его докторских бумаг. Все сундуки и ящики были грубо заколочены. Мы с Адрианом Кальбом вскрыли их и осмотрели все, что там было. Потом привезли все к нему, и он увидел, что все его добро в целости и сохранности. Тогда он сказал: «Мой дорогой земляк, идите и продайте все, а сколько пожелаете, отдайте на мое содержание в тюрьме». Я отказался это сделать.

Во время чумы, когда великий князь увидел, что герцог Магнус и Иоганн Таубе не желают ничего добиваться силой, он отправил боярина на почтовых лошадях в Москву, чтобы увезти Каспара Элверфельда в какое-нибудь место, не затронутое чумой. Но тем временем Господь наслал на него чуму, и он умер и был зарыт во дворе. Тогда я испросил у одного из начальственных бояр в опричнине разрешение выкопать тело, чтобы похоронить его в каменном склепе, который покойный построил загодя. Склеп стоял за городом, в пригороде, где хоронили всех христиан – и немцев, и других. Петер Зеузе ответил: «Когда чума закончится, это можно будет сделать».

Великий князь дал мне письмо, где говорилось, что меня и моих крестьян освобождают от судебных исков, поданных русскими, кроме тех, что поданы на Рождество и в День святых Петра и Павла. Но даже тогда [русские] опасались бы это сделать.

Большую часть времени я жил в Москве. Каждый день бывал при дворе и виделся с великим князем. Однако я отказался от предложения Осипа Ильина состоять при великом князе постоянно. В то время я был молод и не знал Германии. Если бы дворянин задал вопрос моему слуге и получил неверный ответ, можно себе представить, как рассердился бы дворянин и какой позор был бы слуге. Те, кто был близок к великому князю, обжигались, а те, кто был далек, замерзали.

Время было такое, что я не имел возможности писать что-то еще[65].