Московия при Иване Грозном. Свидетельства немца – царского опричника

Когда великий князь взял Старицу в опричнину [в конце 1569 года], он поставил меня в один ряд с князьями и служилыми людьми четвертой степени. К моим владениям добавились имения, которыми прежде владели князья Меньшик и Рудок Оболенские, со всеми их вотчинами и поместьями. Вотчину составляли деревни Красное и Новое, а шесть деревень были поместьями. Кроме того, я имел годовое жалованье в соответствии с числом моих поместий. Великий князь дал мне дом в Москве. Прежде там жил священник. Его взяли в плен в Полоцке и отправили в город Владимир. Этот дом был исключен из городских списков и выкрашен в белый цвет, поскольку освобождался от государевой службы.

Рядом с этим домом стоял еще один, где обитал немец Иоганн Зёге, бывший слугой покойного магистра [Ливонского ордена] Вильгельма Фюрстенберга. Я одолжил ему свое годовое содержание, и он на эти деньги купил дом рядом с моим. У него была жена, уроженка Дерпта, которую увели в Москву. Поскольку я не имел жены, эта женщина с хорошей выгодой для себя торговала вином в мое отсутствие, особенно когда я был с великим князем в разъездах. Не раз случалось, что иноземцам запрещали держать кабаки. Когда приказчики и люди с Земского двора приходили к этой женщине, опечатывали ее подвал и забирали всех, кто там пьянствовал, она говорила, что они должны пойти ко мне, и спрашивала, почему не идут в дом к соседу. Однако земские чины очень хорошо знали, что такое опричнина. Мой сосед и его жена тоже узнали это. Они продали мне свой дом и купили другой в городе, где можно было закрыться за воротами. А я сделал из двух домов один, и ко мне денно и нощно валили толпы со всей округи.

Во время чумы этот мой сосед умер, а его жена с женой Лоренсена – мастера брадобрея – решила уехать из Москвы в крытой повозке. Это было глупо, потому что все окрестные предместья подожгли по приказу крымского хана [1571]. Когда повозка подъехала к воротам, огонь уже разбушевался, и она сгорела вместе с лошадьми, драгоценностями, золотом и серебром, которые в ней были. После пожара от повозки ничего не осталось, только железные обломки. А ворота были заложены камнями.

На Лубянской улице, рядом с большой Сретенской улицей, прямо напротив моего дома, стоял еще один дом, выкрашенный белым. Там раньше жил поляк из Полоцка, но он переехал в другое место. Я получил этот дом от дворянина Семена Курцова, который служил у великого князя сокольничим. В мое время [когда я жил в Москве] великий князь не нарушал [неприкосновенности] чьего-либо жилища. Я отдал этот дом немцу по имени Ганс Купершмидт. Он говорил, что разбирается в гидравлических машинах. Но потом увидел, как много денег приносит содержание кабака, и решил, что мое дело лучше, чем его. Когда кто-нибудь шел ко мне с бочонком или кувшином, чтобы купить медовухи, пива или вина, он поджидал, сидя у своего окна, и махал им, приглашая к себе на двор. Так он мог получить от них больше, чем я, и это приносило мне большие убытки.

Я разобрал этот дом и перебрался на новое место вблизи речки Неглинной, где у меня имелось два пустых двора, соединенных в один, который еще не был обнесен забором. Здесь я начал торговать пивом, медовухой и вином. Простолюдины из опричнины подали на меня в суд за то, что я держу кабак. Главным боярином и судьей в Земском дворе был Григорий Грязной. Он сказал, что любит меня, как сына, и его любовь приносит деньги, кольца, жемчуг и все такое. Он проезжал мимо, проверяя пожарные решетки, увидел мой дом и сказал людям: «Этот дом принадлежит германцу; он иноземец и не имеет здесь родни. Если он не будет держать кабак, на что он сможет огородить свой двор? А забор должен дойти до пожарной решетки, если делать все, как надо».

В земщине у меня был еще один дом, который прежде принадлежал ливонскому дворянину Фромгольду Гану. Его сначала взяли в плен в Ливонии, но он получил свободу и перешел в русскую православную веру под именем Илия. Тогда он поселился в замке Гельмет в Ливонии, а потом приехал в Москву вместе со мной. Когда великий князь приказал дать нам поместья и казначей Иван Висковатый спросил его, не братья ли мы, он ответил: «Да». Потом было решено, что я получу на пятьдесят моргенов земли больше, чем он, потому что я старший брат. Тогда он ответил, что я сын бюргера, а он сын дворянина, и ему добавили земли, как мне. На том наше братство закончилось.

Дальше я поступил так. Подал прошение великому князю с просьбой дать мне дом, потому что мне надо было где-то жить. В тот же день мне назначили два пустующих дома. Из них я выбрал дом священника, о котором упоминал выше, и постепенно начал торговлю вином.

Тогда я постоянно состоял при главном боярине Иване Петровиче Челяднине и помогал одному поляку переводить с немецкого на русский книгу о травах, потому что [Челяднина] она заинтересовала, и он очень хотел ее иметь. Этот боярин пошел со мной в Земельную канцелярию и велел приказному Василию Степановичу дать мне поместье, о котором я просил, и оставался в канцелярии до тех пор, пока документ не был подписан.