Московская стена

Подробное донесение Ворона о штурме Кремля воскресило в памяти Лукина детские ощущения от советского мармелада: сваренный в приторной эссенции да еще сверху нещадно присыпанный сахаром. Съешь – и потом полдня во рту ничем не выводимая тошнотворная сладость. Он судорожно сглотнул, притушив фантомный рефлекс, и нервно провел ладонью по иссиня-черным, совсем не подпаленным сединой в его пятьдесят волосам, наследство, доставшееся от предков по отцовской линии с Кавказа. Гляди-ка, тридцать лет прошло – а будто читаешь передовицу в «Правде». Сколько тогда было этому самому Ворону? Пятнадцать? Как же это все передается-то… Окончательно вывели из себя претензии Ворона на литературный стиль. Эпическое, в духе «Илиады», описание подвигов с поименным упоминанием героев. Собравшись с духом, он все-таки брезгливо пробежал текст глазами, стараясь не запачкаться в липкой патоке эпитетов и метафор. Но последний абзац, составленный уже по-деловому, неожиданно вызвал интерес:

«…В Кремле силами моего отряда был обнаружен содержавшийся там под стражей российский физик Павел Быков, переправленный в Москву откуда-то из Сибири. В течение трех предыдущих недель его допрашивал специально прилетевший из Берлина штабс-капитан Джон Голдстон, эксперт Министерства вооружений. О чем они говорили, мне узнать не удалось. Не исключено, что Быков располагает какой-то ценной научной информацией, которую можно использовать в военной области. Очень важно, что Голдстон после заключения перемирия и обмена пленными через несколько дней вернулся в отряд. Теперь они с Быковым пытаются найти способ добраться из Москвы в Екатеринбург. У меня нет никаких оснований их задерживать. Однако отпускать тоже представляется неразумным. Прошу рекомендации штаба, как поступить».

Лукин забарабанил по крышке стола тонкими красивыми пальцами. Вспомнилось забавное: сумасшедший ученый, упорно добивавшийся встречи с ним где-то полгода назад. Лаврентий, начальник службы безопасности, рассказал об этом похохатывая, как похабный анекдотец. Мол, явился миру новый Иисус Христос – из тайги. Исцарапанный, покусанный комарами. Только вот не плотник, а толстяк-физик с рецептом спасения человечества. Что-то зацепило Лукина тогда, захотелось глянуть на таежного Спасителя, но рутина отвлекла, закрутила… Неужели физик этот с тех пор от Новосибирска до Москвы дошагал? Навряд ли. Три тысячи километров по бандитским угодьям отмахать. Нет, невозможно.

Но зуд не унялся сам собой, захотелось проверить.

Откинувшись изящно на спинку кресла – он все старался делать красиво, даже когда никто его не видел, – Лукин вытянул, секунду ей полюбовавшись, холеную руку и вдавил в пульт кнопку громкой связи.

– Соедините меня с Лаврентием, пожалуйста.

Про него много что говорили, но с секретарями он был кинжально вежлив при любых обстоятельствах. Лаврентий, шеф службы безопасности, выслушав вопрос, перезвонил через пять минут. Звучал виновато, чуял своим милицейско-собачьим нутром – что-то сделали не так.

– Звали его Быков. Павел Быков. В ноябре депортировали мы его, выдали европам.

– Что? – изумился Лукин. – Зачем?

– Как партизанского вербовщика. У нас, Сергей Юрьевич, свой план – где-то тридцать человек в месяц… – бормотал Лаврентий все глуше. – Соглашение же есть о совместном обеспечении безопасности… Надо кого-то им передавать… Хватают всех подряд…

Все, что занимало мысли Лукина в последние недели, вдруг развеялось, отпустило. Переговоры о перемирии между оккупационной армией и партизанами, в которых сибирское правительство великодушно выступило посредником и гарантом. Соглашение о совместной с европейцами охране газовой трубы вплоть до старой российской границы. Забрезживший на горизонте желанный пересмотр кабального тридцатилетнего контракта по экспорту газа. Все ушло. Вечером Лукин внезапно для службы протокола отменил поездку на торжественное открытие построенного для беженцев из европейской России нового микрорайона. Сидел в кабинете, много курил и перечитывал куцый протокол допроса Быкова, распечатанный крупным шрифтом на двух страницах. Фотографии не было, только описание внешности, и это сильно мешало представить все вживую.