Московская стена

Дошел Лукин до этой мысли даже не головой. Обосновавшись в Кремле, он спустя какое-то время начал ощущать нечто, напоминающее сильную гравитацию. Как будто к Земле незаметно приблизилась громадная, во много раз более массивная планета, чья сила притяжения начинает влиять на все вокруг. То было очевидное свидетельство о наличии неизвестной формы жизни, как только по косвенным признакам можно определить черную дыру, которую не увидит ни один телескоп. Она, эта жизнь, существовала рядом, под боком – и, тем не менее, оставалась скрытой от глаз. Поднявшийся на вершины власти интеллектуал и стратег Лукин постиг то, что никогда не могли бы понять homo concretus. Народ, который представлялся им в лучшем случае безликим ресурсом в азартной игре на деньги и власть, жил как единый организм, как одно существо – громадное, опасное, беспощадное. Лукин, давно привыкший все систематизировать и представлять в виде схем, измыслил для него термин национальная матрица. Генетическая схема, бессознательно влияющая на поведение миллионов людей и синхронизирующая их действия в пиковые периоды. В ней он видел, с одной стороны, тягу к «сильной руке» и строгой иерархии, с другой – склонность к хаосу и насилию. Иначе говоря, разнонаправленные, приводящие в сумме к нулю векторы силы. Приручить, использовать энергию матрицы, которая представлялась Лукину в образе похожей на торнадо воронки, удавалось лишь тому, кто шел у нее на поводу. Ленин, к примеру, направил эту чудовищную мощь на тотальное разрушение всего существующего порядка – и матрица не просто стала служить ему, она обоготворила своего вождя. Сталин воссоздал в двадцатом столетии модель средневековой восточной деспотии и, опять же, был вознесен на вершины мировой истории. В противном случае национальная матрица либо игнорировала идущие сверху сигналы, отчего страна постепенно хирела и впадала в ленивую спячку, либо избавлялась от правящих кланов и режимов в режиме цунами, что играючи смывают обреченный прибрежный город. Не будучи тираном или революционером, заключил Лукин, невозможно использовать во благо эту бессознательную энергию людских масс. Потому – во избежание потрясений и катаклизмов – национальную матрицу надо обманывать, вводить в заблуждение, вроде бы скармливая ей любимые лакомства, но в реальности всячески сдерживая в русском человеке проявление присущих матрице крайностей. В обозримом будущем в России не должны быть допущены к власти ни коллективистские, левые, ни националистические, правые партии. Пусть уж лучше правит homo concretus – практичный, приземленный, но при том не подверженный никаким отвлеченным идеям, этому корму, на который впавший в очередное безумие русский человек будет слетаться оголодавшими стаями. Но, дабы угодить матрице, власть изо дня в день должна разыгрывать столь любимый национальному бессознательному спектакль. Жесткий лидер, сильная страна, большие идеи. Между тем, за эпоху царствования homo concretus, лет пятьдесят, не меньше, нужно всеми силами попробовать переформатировать матрицу, подавляя общее и развивая частное, изводя и ослабляя живущую в народе огромную, опасную тварь. Возглавив вскоре кремлевский аппарат и получив рычаги влияния на все, что только можно, Лукин приступил к кропотливой сборке сложного механизма управления страной, который в точности отражал его идеи и страхи.

Прошло десять лет. Казалось, трансплантация удалась. Россия в глазах Лукина все больше выглядела как обычная европейская страна. Без странностей, отклонений и аномалий. Озабоченная, погруженная в одни практичные, сиюминутные вопросы. Но вот загадка – едва ее достигла первая, даже еще не болезненная особо волна мирового кризиса, все странным образом начало таять и чахнуть, как мартовский снег под весенним дождем. Государство-колосс, пережившее в истории не один глобальный катаклизм, валил с ног приступ заурядного экономического гриппа. Неудивительно, что Лукина, главного идеолога и творца обанкротившейся системы, было решено сделать очистительной жертвой. Его изгнали из Кремля и сослали губернаторствовать за Урал, в Новосибирскую область, откуда, из провинциального забвения, он потом с недоумением и ужасом наблюдал за тем, как нелогично рушится прежний мир. Иностранная интервенция, напротив, предсказуемо вернула Лукина на вершины власти. У европейцев не имелось ни ресурсов, ни желания заходить в пространство за Уралом. Сибирь, несравненно более дикая, чем европейская Россия, скорее их пугала, чем манила. Но, с другой стороны, непременно требовалось поддерживать здесь мало-мальский порядок и обеспечивать нужный объем нефтегазодобычи и экспорта. Так, из одной только экономической логики, родилась идея Сибирской республики, квазигосударства, необходимого для обслуживания нефтяных вышек. Лукин по причине своего кремлевского прошлого и вывезенного в английские банки состояния оказался наиболее подходящим кандидатом на пост генерального менеджера.

* * *