Московская стена

Пыхтя и подволакивая ногу как старое, уже отжившее свой век животное, Лаврентий удалился исполнять поручение. Лукин же, подойдя задумчиво к обширной карте, принялся сантиметр за сантиметром обшаривать глазами закрашенные зеленым цветом громадные, безлюдные проплешины за Уралом. Словно пытался угадать, где находится то самое место, которое извергло из себя таежного Христа. «Почему эта страна все-таки такая большая, такая необжитая и дикая?» – с раздражением подумалось ему. Будущее, понятное и предсказуемое еще вчера, теперь напрямую зависело от этого бескрайнего пространства. Невообразимых для цивилизованного человека расстояний, что неизбежно превращаются во время – часы, дни и, возможно, недели, которые предстоит провести в тревоге и неведении.

2

Дорога. Все в жизни рано или поздно выводит нас на нее. Возможно потому, что жизнь, по большому счету, есть путешествие из одной понятной точки в другую, тоже хорошо известную точку. А еще, подобно жизни, дорога это неизбежное взаимодействие и, как результат, изменение. Нередко начинаешь ее одним человеком, а заканчиваешь совсем другим. Да, прежде Голдстон особо не задумывался над философским смыслом своих перемещений в пространстве. Но сейчас определенно ощущал себя местом, откуда очень скоро придется уехать навсегда. С прилаженным, подогнанным к коже настоящим уже связывало гораздо меньше, чем с неизведанным будущим. Тот самый живой поток, присутствие которого рядом с собой он пережил в ночь штурма Кремля, вот-вот должен был подхватить его и со скоростью курьерского поезда унести на восток – за Урал, в Сибирь, а может, и еще дальше. Трудно было указать на место и время, сказать наверняка, когда, в какой точно момент свалившееся как снег на голову поручение Кнелла превратилось в его собственное, главное в жизни путешествие. Первая беседа с физиком? Поездка в Новодевичий? Избавление из каменной могилы? Нет, здесь одно вырастало из другого и тут же было невозможно без третьего. Кнелл, Быков, Сима, Свенссон, партизаны, даже давно покойный дед словно состояли в общем заговоре, изо всех сил пытаясь вытолкнуть его на заданную траекторию. Сделать так, чтобы он, Джон Голдстон, по свободной воле решился отправиться черт знает куда, даже особо не рассчитывая добраться туда живым. Потому-то, наверное, он ни минуты не сомневался – путешествие непременно состоится. Пусть пока и непонятно, как и когда все устроится.

Москва после подписания в середине апреля перемирия с партизанами являла собой еще более странное зрелище, нежели по приезде туда Голдстона. Подобно Берлину в прошлом столетии, ее разделили теперь в пределах Стены на два сектора, западный и восточный. На линии разграничения, едва обозначенной приваренными друг к другу железными барьерами, стояли сибирские миротворцы, молодые, серьезные парни в синем камуфляже. Голдстон переходил эту символическую «границу» дважды. Сначала из «партизанского» сектора в «европейский» вместе с другими освобожденными заложниками, потом, уже в полном одиночестве – обратно. Отряд Ворона, сдав Кремль миротворцам, переехал в район Чистых прудов, полностью заняв там старинный, начала прошлого века, четырехэтажный особняк. Так у Быкова оказалась в распоряжении просторная квартира с высокими потолками и огромными окнами, обращенными прямо на только что оперившийся первой зеленью бульвар. Одну из комнат он с радостью предоставил в распоряжение Голдстона. Встречались же они на светлой, в стиле прованс, кухне, где вечерами пили травяной партизанский чай из ромашки и зверобоя с обсыпанными сахаром сибирскими сухарями и, задвинув всякую философию, обсуждали только всевозможные способы добраться до Екатеринбурга. Хотя способ, по большому счету, вырисовывался только один – найти машину и провожатых, согласных на столь рискованную затею. Быков попросил Ворона подыскать им надежных попутчиков-охранников среди подмосковной партизанской братии. Речь шла о двух-трех опытных бойцах и автомобиле, больший конвой только привлекал бы ненужное внимание. У Голдстона имелась приличная сумма на оплату поездки – от еврокомиссара Кнелла, который, пусть и с тяжелым сердцем, согласился на авантюру. Дело сдвинулось с мертвой точки лишь ближе к середине мая, через две недели после возвращения Голдстона в отряд.

– Все. Я нашел того, кто нас отвезет. Сам Ворон, – сообщил Быков, встретив вечером Голдстона на кухне. Тон его звучал по-деловому, но все равно физик был заметно доволен тем, что наконец-то разрешился столь мучивший их вопрос.

– За деньги? – искренне удивился Голдстон, успевший проникнуться идейностью партизанского командира.

– Нет, просто так. Хочет заодно посмотреть, что творится на просторах нашей многострадальной матушки-России.

Голдстон нахмурился.

– Я не очень доверяю Ворону. Кажется, он что-то подозревает.

– Боюсь, других вариантов придется ждать долго. Торжественно обещаю: мы с благодарностью распрощаемся с ним в Екатеринбурге. Дальше отправимся сами.