Московская стена

Отъезд назначили на последнюю неделю мая. Едва Голдстон узнал точную дату, с ним приключилась странная перемена. Он ушел в себя, погрузился в эмоциональный анабиоз. Захотелось полной внутренней тишины. Комната с видом на памятник Грибоедову превратилась в келью в отдаленном буддистском монастыре, где он без всякой спешки смог разобрать себя как сундук с барахлом. До самого дна, чтобы пойти налегке, взяв только самое нужное. Окружающие, кажется, угадывали эту почти физиологическую потребность в одиночестве. Как сговорившись, оставили Голдстона в покое. Даже Быков теперь изрекал ему за день не больше пяти-десяти фраз, будто уже растратив весь запас того, что мог сказать, за время предыдущих бесед. С Симой, жившей по соседству на нижнем этаже, все сошло на нет еще раньше. Да, внешне она выглядела милой, приветливой, иногда заходила рассказать новости, что передавали по радио. Но было понятно – то, прежнее, кончилось, а для нового должно случиться что-то еще. Каждый раз, когда Голдстон видел ее, помимо воли вспоминал – сначала Сима могла убить его. А потом была готова умереть ради его спасения. Вместе невероятно много, чтобы втиснуть в себя, а потом еще и предложить в ответ нечто равноценное.

Полностью отключившись от внешнего, Голдстон чувствовал себя человеком, запертым в темной комнате. Глаза медленно, болезненно привыкали к отсутствию света. Потом начали проступать очертания предметов, которые прежде не замечал в упор. Главным из них, на удивление, оказался он сам. Неожиданно маленький в размерах и плотно запакованный в коробку комплексов и условностей. Эта коробка – дом, место, где Голдстон появился на свет, вырос и которому должен был соответствовать. Англия. Стиснутая рамками отведенного ей Богом острова. Живущая в компактных домах с низкими потолками и мини-садиками для барбекю. Уверенная на века вперед в первородном превосходстве над теми, кто обитает «за проливом». Стремящаяся переделать мир сообразно собственному устройству жизни и языку. Изучающая чужой опыт здесь и там только для того, чтобы закрепить свое преимущество. Ему всегда чего-то не хватало в классической английской схеме: жизнь, пусть и ладно скроенная, ради статуса, конвертируемого в деньги и наоборот. Он не достигал отклоняющихся от общего фона значений, не мог проявить себя так, что стало бы понятно – вот он сам, неразбавленный и первородный, а не среда или уклад жизни. Его не зашкаливало, не подбрасывало вверх до небес, не швыряло лицом в грязь. Ничто запредельное не вытягивало его «я» наружу. Что под этой прилаженной еще до рождения маской? В ней ему было отчаянно тесно. Чему-то там внутри она пришлась не по размеру. Пазы не совпадали, больно натирали мозоли. Совсем другой, вселенский размах – вот что манило его в России. Необъятный мир, который при том вовсе не превращает Джона Голдстона в точку-ничтожество. Напротив, тот странным образом вырастает пропорционально выбранной системе координат. По идее, улыбался Голдстон, в Сибирь должен приехать ну очень большой пассажир…

Конкретный план путешествия, напротив, мало занимал его. Равнодушно, урывками, он узнавал подробности замысла Ворона. За пару дней от отъезда придется перебраться из Москвы в лесной бункер, где долгое время скрывался отряд. Оттуда они и отправятся в путь на джипе партизанского командира. С собой захватят прицеп, загруженный горючим, оружием и съестными припасами. На пару с Вороном поедет вовсе не какой-нибудь громила, как можно было бы ожидать, а примеченный Голдстоном еще в Кремле молоденький парнишка-партизан, что при каждой встрече с пленным англичанином со священным ужасом, будто наблюдая привидение, вглядывался в него своими широко распахнутыми белесо-серыми глазами. Накануне отъезда из Москвы к их компании решила присоединиться еще и Сима. О ее мотивах Голдстон даже не размышлял. Возможно потому, что заранее предчувствовал такой поворот. И желал его, и боялся. Первым же пунктом назначения на пути в Екатеринбург Ворон определил крестьянскую коммуну в двухстах километрах от Москвы, с которой партизаны поддерживали постоянные торговые связи – выменивали оружие на самогон, сухари и картошку. Там, пользуясь полученными от местных сведениями, они наметят цель и маршрут для следующего броска. И так до самого Урала.