Московская стена

– А вы старайтесь чувствовать и думать прежде всего той вашей половинкой, которая про свободу, а не про необходимость. Уверен, тогда вам не придет первым делом в голову мысль о бомбе. Чем чаще так будете делать, тем быстрее ваш коммунизм и построим!

– Считаете, в Берлине вдохновятся такими вот проповедями? Очень сомневаюсь!

– Хороший пример, как ни странно, заразителен. По той причине, о которой я уже говорил. Человек буквально запрограммирован преодолевать условности бытия. Попробуйте предложить вместо нового оружия более эффективный источник энергии – и сможете увлечь за собой даже тех, кто изначально думал только о бомбе.

Командир улыбнулся криво. По-прежнему в костер, мимо Быкова:

– Совсем не понимаете человеческую природу… Не изменить вам людей поодиночке. Государство должно создать нужные социальные условия. Устранить неравенство. Притушить дарвинизм и потребительские инстинкты…

– Придет правильный кесарь и все устроит? А если за ним неправильный? Опять все насмарку?

Ворон молчал. Со стороны все выглядело как партия в шахматы. Быков загнал командира в угол доски. Куда ни сунься, всюду мат. Ворон, наконец, решился капитулировать. Тем более что его ординарец сидел с открытым ртом и наблюдал за интеллектуальным унижением командира.

– Чего привязались к этой самой бомбе? Повоевали бы с мое, тоже о бомбах бы мечтали. Колька вон поесть не может нормально… Ешь, чего уставился!

Но физик, похоже, хотел довести до конца мысль, которую уже начал развивать. Может, самому стало интересно, куда она приведет.

– Ворон, вы же человека не видите в упор! Даже самого себя – не видите и не знаете! Только вот эту абстракцию, которую с придыханием именуете государством. А человек – настоящий, живой – он для вас простейшее! Эдакая дрессированная амеба, строительный материал для больших форм. Сто тысяч таких амеб организуются в город. Десять миллионов – в государство. Сто миллионов – в цивилизацию. Но ведь цель истории – не совершенное государство, а совершенный человек! Освободившийся, среди прочего, и от государства, этой вынужденной формы совместного существования несвободных людей.

Последний аккорд неожиданно оказался самым болезненным. Ворон даже не сразу понял, куда попало.

– Самого себя не знаю?

– В том-то и дело! Не знаете! Только эти химеры, что внутри вас поселились! Они наверху, внешним слоем, потому и видны сразу. А вы возьмите отверточку, раскрутите себя на детальки. Рассмотрите каждую внимательно. Каким вы были в детстве? Кем стали сейчас? Что сделали в жизни? Какой в вас заключен смысл? Как он связан, извините за высокий стиль, со смыслом общим, со всей Вселенной?

«Абстракции. Словоблудие интеллигентское. Сартровщина»[56]. Командир подыскивал хлесткую фразу, чтобы с размаха бросить ее Быкову в лицо. Но все выходило вяло, без особого чувства. Шок никак не проходил. Эхо повторяло в голове вопросы физика. Кто он такой? Что делает в жизни? Чего на самом деле хочет?

– Общаетесь со Вселенной? Ну-ну… – пробормотал Ворон только затем, чтобы оставить за собой последнее слово.

Вздохнув, физик поднялся на ноги. Посвистывая пошел в сторону леса. То ли по нужде, то ли, скорее, хотел удержаться от продолжения разговора. Ворона по-прежнему душевно мутило. Он сидел, уперевшись взглядом в костер, не решаясь посмотреть на спутников, словно каждый теперь мог сказать ему: «Да кто ты такой вообще? Сам не знаешь!» Пытался ощупывать себя осторожно изнутри, чтобы понять, все ли на месте из того, к чему привык, во что верил. Начинать в сорок лет с нуля? Идти на поклон к таким, как физик? Учиться у них уму-разуму? Мысль-издевка признать Быкова высшим существом оказалась спасительной. Полоснула больно по самолюбию, вернула злость – уже холодную, расчетливую. Три года по лесам, под пулями. Смерти, свои и чужие. Кремль и Москва. Та самая «мышиная возня»? Без ценности, без высшего смысла? Да пошел он! Хочет заодно со Вселенной искать мир свободы – пусть ищет. Может себе позволить. От него, от физика, ничего не зависит. А вот от Ворона – даже очень. Он способен все изменить. Ни много ни мало – историю целой страны. Потому надо делать, что задумал. Следовать плану. Жалко вот нельзя уши воском заткнуть – Быков распевает песни почище всяких сирен.

Когда физик возвратился минут через двадцать с лесной прогулки, Ворон встретил его назойливым вопросом:

– Не хотите все-таки рассказать нам, что за чудо научной мысли проделало такую дырку в тайге?

Быков мотнул огромной головой – будто желая, чтобы Ворон куда-нибудь наконец сгинул, перестал его донимать.

– Если завтра долетим, все узнаете. Ничего скрывать не будем.

Утром долго заправляли прожорливый «кукурузник» бензином и маслом, гоняли беспощадно двигатель. Когда залезали по лесенке в тарахтящий самолет, командир стиснул сзади Колькино плечо, спросил негромко, когда тот повернулся:

– Мы же с тобой вместе? Да, Головастик?

Колька, не понимая о чем это, быстро-быстро кивнул.

«Я ему как отец, – подумал Ворон с удовольствием. – Он ради меня что угодно сделает».