Московская стена

Неизвестно, посещали ли подобные мысли Ворона. Но делал он все, чтобы облегчить Колькину участь. Начал рассказывать неторопливо про свою жизнь – как учился, на ком женился, почему развелся. То и дело похлопывал Кольку по плечу, будто хотел разбудить от сонной апатии. Великодушно вручил общий НЗ – трофейную швейцарскую шоколадку, горькую от невообразимого количества какао. А когда снова пристроились подремать – скорчившись на своих пожитках, прижавшись друг у другу, не спал до тех пор, пока не захрапел Колька. Не исключено, что помогла эта забота им обоим, и сутки спустя Ворон все-таки вывел их к заветной шахте, причем в здравом уме и с достаточным запасом сил, которого должно было хватить на обратную дорогу. Колька весьма смутно помнил потом, как по замысловатым, бесконечным железным лестницам, извивающимся внутри бетонных шахтовых стволов, через тяжелые люки и двери они по-черепашьи перебирались с одного уровня на другой. Ползли на поверхность из земной глубины, чтобы, почти ослепшими от белесого света, оказаться наконец рядом с громадной, стотысячной чашей стадиона Лужники. Пустынный, присыпанный сугробами стадион с уже обрушившимися кое-где секциями навеса смотрелся мрачной пародией на римский Колизей. Тысячи ворон нашли здесь убежище от дующих на Воробьевых горах ветров и снизу доверху загадили все вокруг своими гнездовищами. Завидев чужаков, гигантское черное облако взвилось вверх, извергая из живой утробы негодующее карканье. Потом, как на веревке привязанное, угрожающе заклубилось над головой.

– Вот она, наша Россия сегодня, – сплюнул командир, не обращая никакого внимания на легионы беснующихся птиц. – Разруха и воронье. Словно Мамай прошел. Даже не знаю, как будем заново начинать.

Обойдя чашу стадиона, начали спускаться к набережной: нужно было перебраться на другую сторону Москва-реки. Ворон имел в виду метромост, где когда-то располагалась станция «Воробьевы горы». Но вместо моста обнаружилось два обрубка, беспомощно тянущихся друг к другу с разных берегов и провал посередине. Мост был то ли взорван, то ли рухнул, оставшись не у дел.

– По льду может? – ляпнул Колька, сам с большим сомнением разглядывая потемневший, с траурной водяной каймой у берега весенний лед.

Ворон на такую глупость даже отвечать не стал, покачал лишь в ужасе головой – мол, ну ты и идиот! Как ни крути, приходилось сделать крюк километров в двадцать, чтобы вернуться к вездеходу. Перебраться через реку решили по другому мосту, который, как наверняка знал командир, находился в исправном состоянии, связывая центр города с гарнизоном в Новодевичьем монастыре. Колька, завидев издали его белокаменные, с красным верхом кирпичные стены, застыл как очарованный. Пожалуй, впервые за последние три года смотрел он на что-то очеловеченное, обитаемое, принадлежащее живому, а не мертвому. Целый и невредимый, монастырь возвышался среди безлюдных кварталов будто доказательство о высшем происхождении человеческой жизни, которую не в силах прекратить даже устроенный самими людьми апокалипсис.

– Ворон, а нельзя поближе подойти? – спросил Колька у командира, что шел впереди и, чертыхаясь, то и дело проваливался в снег, под которым хлюпала стекшая талая вода.

Ворон, оглянувшись, просипел сердито:

– Ты чего, рехнулся? На экскурсию захотел? В монастыре по снайперу на каждой башне. Забыл, что связной рассказывал? Без проблем пришибут тебя с километра.

Путь к набережной шел вдоль железнодорожной насыпи. Отполированный ветром сугроб с острым, окаменевшим хребтом делал ее похожим на идеально ровную горную гряду. В одном месте в насыпь вмерз забытый тепловоз, чуть поодаль на склоне беспомощно опрокинулись вверх пузом два сброшенных скорее всего взрывом вагона. Видно, солнце уже припекало, отчего снег вокруг как веснушками покрылся яркими, ржавыми проплешинами. Странно, но теперь эти тяжелые следы всеобщего запустения казались Кольке принадлежащими далекому-далекому прошлому. Картина идеально белого, словно прилетевшего на эту грязную и исковерканную землю откуда-то из космоса монастыря завладела его мыслями. Походила она, наверное, на открытое окно в будущую жизнь, о которой Колька часто размышлял, но представить которую не хватало воображения.

– Ворон, а ты в Бога вообще не веришь? – вырвалось у него как продолжение своих мыслей.

Командир оцепенел на мгновенье, потом развернулся – вопрос застал его врасплох.

– Чего с тобой? Заразился, что ли, внизу? – наконец неуверенно пробормотал он, снова показывая Кольке спину. – Или не понял, что я комедию там ломал?

Колька смутился. Понял, что сморозил лишнее. Но все равно сказал:

– Нет, я про другое. Когда по-настоящему…

Они прошли молча метров сто. Казалось, разговор умер сам собой. И вдруг у Ворона прорвалось. Правда, как-то скомканно, через плечо.