Московская стена

– Да, – ответила она, глядя в окно. – Назовем это геном русской нации. Первоотпечаток, что позволяет даже спустя сотни лет сравнить себя с оригиналом. Я не могу ответить на вопрос, как именно это работает. Но этот ген несомненно существует до сих пор. Зерно, из которого можно вновь и вновь выращивать русского человека, как это впервые сделали в четырнадцатом веке после нашествия монголов. Тогда были разрушены четыре пятых всех русских городов, погибла или была уведена в плен половина населения. Людей парализовал ужас перед новыми набегами, и этот сковывающий волю ужас не позволял жить нормальной жизнью. Строить дома, развивать ремесла, растить детей. Смысла особого в том не было – все равно снова придут монголы и все заберут. Так продолжалось больше века. Сто лет люди жили без будущего.

– Похоже на конец света… – вырвалось у Голдстона. – И что же, церковь подняла народ на борьбу против монголов?

Линия ее губ слегка дрогнула. Кажется, она поджидала именно такую реплику.

– Жизнь не голливудский боевик, Джон. Прежде чем поднимать кого-то на борьбу, нужно было изменить людей – запуганных, одичавших и разобщенных. Дать им ощущение общности и, значит, силы. Это сделал русский монах Сергий Радонежский, который занялся строительством монастырей по всей стране. Вера помогала избавиться от страха, стать свободными людьми. Монастыри становились островками свободы в море всеобщего рабства. Туда, где они появлялись, начинали стекаться люди, рядом с монастырями росли города. Сам Сергий основал шесть или семь монастырей и у него были десятки последователей. Так прошло сорок лет, и вот тут подоспело время голливудского финала. Новое поколение русских, не исковерканное ужасом перед монголами, собрало войско и разгромило их в сражении на Куликовом поле. По легенде, возглавлявшего русские полки князя Дмитрия благословил на битву именно отец Сергий.

Вот же оно, осенило Голдстона. Вот философия русской жизни, которую так жаждет понять Кнелл. Выбор между крайностями. Середины – уютной, спокойной, нерасторопной – просто нет. Или – или. Страх или свобода. Одиночество или единство. Точка или Вселенная. Жизнь – движение от одного к другому. Когда видишь жизнь через крайности, проще заставить себя действовать.

Автобус встал – за разговором Голдстон не заметил, как добрались до Стены. Он глянул на нее исподлобья, с испугом, сжавшись пружиной, но сегодня Стена никак не выдала себя, выглядела обычной функциональной перегородкой между московскими кварталами, которые по воле случая оказались вовне и внутри. Рядом с воротами наблюдалась хорошо организованная, рутинная суматоха. Человек сорок спецназовцев бегали туда-сюда, выполняя одним им известный ритуал. В башне над аркой, знал Голдстон, сидит специальная команда, что в данный момент с помощью электроники сканирует каждый метр прилегающей территории. Вскоре начальник конвоя, белобрысый паренек из заднего БТР, получил разрешение продолжить движение и бегом отправился к машине, давая указания по рации. Спецназовцы замерли каждый на своем месте. Многотонная бронированная плита почти беззвучно начала отодвигаться в сторону. Висящие сбоку огромные электронные часы с красными цифрами громко щелкали и показывали, сколько осталось до открытия ворот и когда они начнут закрываться снова. Четко, без задержек, конвой покинул город в течение трех минут вместо отведенных четырех.

Сразу за воротами начиналась мертвая полоса шириной в километр. Та самая штриховка на карте. Ровная присыпанная снегом земля, даже почти без мусора и обломков, словно кто-то взял да и выскоблил городские кварталы гигантской ложкой. Исключение, как слышал Голдстон, сделали только для пары старинных церквей. Сима, похоже, не выносила вида этой просеки, опоясывающей центр города. Отвернулась от окна, пристроила взгляд куда-то себе на колени.

– Правда, что Наполеон собирался взорвать Кремль?

Наверное, он задал вопрос скорее из-за угрызений совести. Хотел оправдать нынешних хозяев Москвы, оставивших в целости и сохранности хотя бы центр города. Сима уже была для него безусловно русской, пусть и говорила с ним на чистом английском. Она ответила именно так, как он и ожидал по ее настрою, интонации.

– Наполеон собирался взорвать не только Кремль, но и Новодевичий монастырь, куда мы с вами едем. Думаю, хотел стереть с лица земли все, что не умещалось в его просвещенные французские мозги.

Унылые, порой зловещие, со вкраплениями старых пожарищ, пейзажи за окном притушили их разговор. До самого поворота с проспекта на набережную и мост через реку они молчали. Но вид белоснежных стен монастыря, как по волшебству выросших на фоне мертвых зданий, искренне поразил Голдстона. Он вдруг отчетливо увидел в настоящем то, что Сима рассказывала о прошлом.

– Все ведь выглядело именно так? Выжженная, разоренная земля – и стоящий на ней монастырь с белоснежными стенами? Действительно, кажется чудом. Победой жизни над смертью, к которой хочется присоединиться, чтобы выжить самому. Да?