Московская стена

Оглушенный ее напором, Голдстон сполз в пухлое кресло из желтой кожи и тупо уставился на часы. Было почти три. Минут десять он потратил на размышления ехать или нет. Не успел до конца вынырнуть из глубокого омута русского иррационализма, как предлагают занырнуть туда еще раз – да поглубже. А он тот еще ныряльщик. Откачивать нужно после каждой попытки. Потом начал думать про Стену. Вот он, живой шанс выбраться за нее, увидеть, что же находится по ту сторону. Может быть, символическая победа над Стеной поможет ему? «К черту эту психоделическую муть. Я просто хочу увидеть Симу», – в конце концов сказал себе Голдстон и начал торопливо собираться.

Конвой из автобусов и БТРов, о котором говорила Сима, припарковался через дорогу от Кремлевской стены, у гостиницы «Националь». Гражданские, почти все женщины, проходили через охраняемые автоматчиками рамки металлоискателей и садились затем в один из ярко-красных автобусов. У каждого из отъезжающих имелся специальный пропуск, который вставляли в переносной сканер. Лица женщин выглядели спокойно, буднично, словно у работниц какой-то фабрики, что, оттрубив дневную смену, разъезжаются вечером по домам. Похоже, их совсем не пугала перспектива очутиться в небезопасной зоне. Стоявшая поодаль от рамки Сима окликнула Голдстона. Она была одета в толстое серое шерстяное пальто. На голове зеленый, под цвет глаз платок.

– Даже не ожидала, что вы придете. У вас был странный голос, когда мы разговаривали по телефону.

– Просто я спал, – соврал Голдстон, опустив глаза вниз, на оттаявшую за день плитку тротуара. – Меня выпустят за Стену?

Сима кивнула.

– Конечно. По военному жетону вы без проблем покинете город. Там мы должны быть около пяти. Через два часа обратно. В восемь снова будете в Кремле.

Она говорила коротко, почти по-военному. Наверное, это из-за ее работы у губернатора. Оглянувшись вокруг, Голдстон спросил:

– Вы поедете в бронетранспортере?

Ее брови сердито выгнулись.

– Конечно нет. Я всегда езжу туда на автобусе. Если вы попроситесь, думаю, вас посадят в БТР.

Голдстон подумал, что угодил в ловушку. Если сесть в БТР, окажешься трусом. Автобус, даже если предположить, что там абсолютно безопасно, станет настоящей пыткой. Офицер оккупационной армии в форме среди сорока человек русских…

– Я поеду на автобусе, – все-таки сказал он, когда уже последние пассажиры начали проходить через рамку. – Надеюсь, вы не возражаете?

Симины пухлые губы слегка дрогнули. Она не возражала, но не более того. В автобусе было душно и ядовито попахивало дизелем. Они уселись где-то посередине. Голдстон искренне удивился: его появление, по крайней мере внешне, не вызвало ни удивления, ни раздражения. Какая-то женщина лет шестидесяти, одетая в вязаное пальто странного розового цвета и такую же теплую кепку с длинным козырьком, даже улыбнулась, поймав его взгляд.

– Это все верующие? – негромко спросил он Симу, пытаясь поудобнее втиснуть свое длинное тело в узкое пространство сиденья.

Она прошлась по нему язвительным взглядом:

– Думаете, мы сели в туристический автобус?

Голдстон смутился, вдруг почувствовав себя чужим совсем по другой причине. Бородатые попы в расшитых золотом ризах, размахивающие кадилом и что-то бормочущие себе под нос, вызывали в нем примерно такие же нейтрально-позитивные ощущения, как эскимосский ансамбль народного танца. Но окружающие видели в этом нечто, обладающее настолько большим смыслом и ценностью, что собирались ради того, как ни крути, рисковать жизнью.

Автобус тем временем тронулся с места. Миновав длинное здание с колоннами, украшенное огромной рекламой выставки картин в честь пятилетия воцарения Партии спасения Европы, он свернул направо. Широкий проспект был пуст. Опасаясь терактов, европейское командование запретило использовать населению личный автотранспорт. Русские, оставшиеся в городе, передвигались в основном на велосипедах. Соседи по автобусу или переговаривались вполголоса о чем-то житейском, или читали затрепанные книжечки. Скорее всего, молитвенники, неуверенно рассудил Голдстон после некоторого размышления.

– Расскажите о православной церкви, – попросил он Симу, отрываясь от созерцания пустынных тротуаров с редкими одинокими фигурами. – Почему она всегда имела такое значение для русских? Надеюсь, вопрос не звучит слишком глупо?

Сима пожала плечами.

– Мне жаль, если из-за общения со мной у вас развиваются комплексы. Вопрос, может быть, и не заумный, но очень по делу. Нельзя понять России, не понимая, что такое православная церковь. Но давайте для начала угадаю, что приходит вам на ум… Странной архитектуры церкви. Бородатые, пузатые попы в золотых одеяниях. Суеверные бабушки, зажигающие свечки у едва различимых в полутьме икон… На самом деле только внешняя упаковка. Суть в другом. Русская церковь – это хранилище данных.

Голдстон попробовал переключить внимание с лица Симы, с того, как она говорит, едва двигая губами, на ее слова. Переспросил, даже не рискуя гадать, о чем речь.

– Данных?