Московская стена

– Что такое нации? Кто такие русские, немцы, англичане? – выдал он, со страшным скрипом откидывая свое грузное тело на спинку кресла. – Конечно же, не просто общности людей, в силу триллионов случайностей обитающие в определенной географической области. У каждой общности свое, уникальное восприятие мира и, соответственно, подсознательное понимание того, как он должен в идеале выглядеть. Каждый народ де-факто предлагает истории свой вариант будущего человечества. Эти варианты находятся в постоянном взаимодействии, так как в человеке изначально заложен неукротимый интерес к другим культурам. И получается, что смысл каждой отдельной нации только в том, чтобы стимулировать развитие других наций. Они учатся на чужих ошибках и заимствуют друг у друга хорошее, исходя из необходимости конкуренции. И вот так, неосознанно, постепенно создают общего, единого на всех, универсального человека…

Физик все перевернул с ног на голову, размышлял Голдстон. Не нации творят историю, исходя из собственных интересов, а, напротив, история, материально воплощенная в разнородном человечестве, отбирает те цивилизации или народы, что помогают ей двигаться к достижению некоей кульминации. Остальные – уже отдавшие истории все, что можно, остаются не у дел. Древние греки, римляне, египтяне, вавилоняне – сгинули, завещав Лувру и Британскому музею кучу старого барахла. А китайцы, индусы и евреи вполне себе здравствуют до сих пор. Благоприятная внешняя среда? Отсутствие сильных врагов? Про евреев такое при всем желании язык не повернется сказать. Три тысячи лет их били все, кто только мог. Значит, в самом деле избраны? Избраны историей?

– Примерно так, – снисходительно согласился Быков насчет евреев, но тему не поддержал. – Что там сегодня на десерт?

На стадии десерта иссякла их предыдущая беседа. Голдстон ощутил нарастающее, почти паническое беспокойство. Разговор с физиком доставлял ему неизвестную прежде разновидность удовольствия. Хотелось говорить еще и еще.

– Кажется, нам несут клубничный пирог, – пробормотал он. Опустил глаза словно ребенок, которого вот-вот могут не взять с собой в зоопарк.

– Прекрасно, – раздался в ответ смешок. – Клубника всегда пробуждала мое воображение. Так на чем мы остановились?

– Чья же эпоха наступает? Кто готов ответить на запросы… истории после всего, что случилось с человечеством?

Быков как раз запихивал в рот здоровенный кусок пирога. Ухмыльнулся. Кое-как прожевав, облизал пальцы, ответил заговорщицким тоном.

– Русские. Думаю, они справятся.

Голдстон тоже улыбнулся – но получилось криво. Внутри все стянулось, будто его накручивали на штопор. Физик зацепил за место, которое болело последние дни.

– Что же они готовы предложить миру?

Он поймал себя на странной мысли – если не получит ответа, то, скорее всего, потом будет мучиться, пытаясь догадаться, о чем именно физик собирался рассказать ему за десертом. Но Быков ответил, на удивление равнодушно оставив в стороне недоеденный пирог. Уже серьезно, расстреливая в упор холодным взглядом серо-голубых глаз.

– То, без чего загнулся прежний мир. Свободу.

– Свободу?

– Давайте возьмем вас. Как типичного представителя того мира, который накрылся. Ответьте мне – свободны ли вы?

Смутившись, Голдстон отвел взгляд.

– Что имеется в виду?

На самом деле хорошо понимал, что именно. Колесо бессмысленной и бесчувственной рутины, в котором он, высунув язык от усердия, вертится изо дня в день. Работа в министерстве. Очередная Мэри. Усиленный паек. Коньяк по вечерам. Мечта об отпуске на Корфу. Все, кажется, больше нет ничего, сколько ни ищи.

– Я имею в виду ваши реакции, скажем так, на факт собственного бытия. Мы говорили вчера о страхе перед жизнью. Свободный человек не прячется за Стеной. Не ограничивает свое бытие набором привычных рефлексов.

– А что же он делает?

– Свобода, по большому счету, это знание и, значит, возможность выбора. Чем больше человек знает о мире, тем он свободнее.

– Русские самые образованные?

– Дело в другом. Вы сами сегодня говорили. Помните? Большие по площади радиотелескопы улавливают недоступные иначе сигналы. Речь о способности образовывать общности, использовать их для понимания и решения насущных для всего человечества задач. Сравните – угол вашего зрения или десять градусов, или триста шестьдесят. Есть разница? Чем ближе к оригиналу вы воспринимаете масштаб мироздания, тем вы свободнее. Западная цивилизация, мистер Голдстон, сделала одну огромную ошибку, поняв свободу как совершенно противоположное направление движения. Свобода для вас – не создание общностей людьми, не увеличение скромного потенциала одиночки, а, напротив, дробление, атомизация общности до уровня одного индивидуума, а затем распад и его – на самые диковинные субличности, в которых, как в дремучем лесу, возможно заблудиться, отчаянно пытаясь найти себя… Русские, пусть для них сейчас все и выглядит как финал без продолжения, очень скоро вернутся, вот увидите! Потому что по-прежнему помнят, кто такой человек и каково его реальное предназначение для истории!

Дрожь по коже. Откуда?