Московские стрельцы второй половины XVII – начала XVIII века. «Из самопалов стрелять ловки»

Гордон писал, что 27 июля 1678 г. «около полудня пятнадцать или двадцать пятидесятников, или стрелецких сержантов, не без подстрекательства от своих полковников, пришли ко мне и почти повелительно объявили, что посланы общиною стрельцов, дабы представить мне великий урон людей Его Величества и еще большую опасность и ущерб, ожидаемый в любой миг, если (турки) посредством мины или приступа возьмут край ската, подорванный ими. Меня ревностно убеждали оставить оный, но я вежливо отправил (стрельцов) к губернатору и их полковникам…»[419]. Сама ситуация, когда группа московских стрелецких пятидесятников пришла к солдатскому полковнику просить о чем-либо, в т. ч. и о разрешении оставить опасную позицию, является абсурдной. Московские стрелецкие приказы держались на жестком единоначалии, никакой «общины стрельцов» и прочих изысков демократии в этих частях никогда не было и не могло быть. Возможно, Гордон писал эту фразу с учетом стрелецкого бунта 1682 г., знаменитой «Хованщины». Применительно к 1678 г. данный «факт», если он вообще имел место быть, может говорить лишь об уровне тактического глазомера младших стрелецких командиров, разбиравшихся в действиях своих и противника куда лучше «полковника и инженера».

Гордон вообще не жалел усилий, стараясь выставить московских стрельцов, оборонявших Чигирин в 1678 г., в крайне неприглядном свете. Иногда он увлекался и проговаривался: «Итак, понимая, что оный (бруствер) едва ли возможно оборонять дольше, и не желая, чтобы оный скончался у меня на руках, я с восходом солнца настаивал на смене, но не мог сего добиться от русских полковников. Они уверяли, что я должен удерживать оный еще один день и ночь. Однако после долгих препирательств губернатор решил в мою пользу и велел меня сменить. Около 9 часов я был сменен, а в 10 турки приступили к тому месту, главными силами загнали стрельцов в ретрашементы, немедля сровняли бруствер и снова ретировались в свои норы…»[420]. Иными словами, Гордон допустил ошибку в создании оборонительных сооружений, и, предчувствуя поражение, сделал все, чтобы покинуть место боя и цинично об этом написал, забыв о том, что именно эту позицию его якобы уговаривали оставить загадочные представители стрелецкой «общины», а он никак не соглашался. Расплачиваться за промахи полковника пришлось оборонявшим позицию московским стрельцам, которые отступили ввиду невозможности выполнения задачи. На первый взгляд стрельцы в данном случае не проявили стойкости, т. е. не показали своего соответствия одному из самых важных критериев своей боеспособности, но это не так. Стойкость в данном случае явилась бы бессмысленной гибелью воинов, чего стрелецкие командиры сумели избежать.

Крайне интересны замечания Гордона о вылазках гарнизона против турок. Например, «однако никто не желал подвергаться опасности ввиду близости (нашей) армии, так что турки без помех, спокойно укрепили свои позиции на бреши, и без больших потерь выбить их оттуда стало трудно. Однако я применил все средства, дабы убедить (солдат) что-то предпринять и посулил добровольцам свободу от всевозможных обязанностей и за каждый мешок с шерстью по 6 пенсов, а с землей – по 3 пенса, и вдоволь водки в придачу»[421]. Что же могло произойти со времени первой осады, когда все вылазки, контрбатарейная и контрподкопная, минная война велись силами гарнизона, не в последнюю очередь, московскими стрельцами, без всяких денежных и винных подачек и уж тем более без освобождений от «всевозможных обязанностей». Скорее всего, Гордон, постоянно убеждавший читателя его «Дневника» в том, что его уважали все офицеры и попросили быть командующим силами гарнизона после гибели коменданта окольничего Ржевского, сильно лукавил. Гарнизон не доверял своему новому начальнику, который уже не раз доказал как личную храбрость, так и незнание и неумение вести осадную войну. Гордон же боялся брать на себя ответственность и предпочитал по любым вопросам собирать военный совет, чтобы заручиться поддержкой большинства старших офицеров.

В первых числах августа войска воеводы Ромодановского и гетмана Самойловича подошли к осажденному Чигирину. Турецкий главнокомандующий паша Кара-Мустафа Кепрюлю попытался не допустить русские войска к городу. В случае установления твердой связи между гарнизоном и полевой армией осада города, и без того чрезвычайно тяжелая для османских войск, была бы совершенно бессмысленной.