Москва 1979

— Я тебя умоляю, никого не смотри. У меня есть дальняя родственница из Ногинска. Прекрасная аккуратная девушка, красавица. Словом, надо ее взять. Буду очень благодарна. Ну, ты знаешь, я столько раз тебя выручала… Кстати, нам на будущей неделе обещали привезти австрийские сапоги, — тогда позвоню. Мою родственницу зовут Надя, запиши, пожалуйста… После обеда сможешь с ней поговорить?

— Ну, пусть подъезжает.

Голуб хотела что-то возразить, но не стала. Товаровед человек особенный, ее просьбу не трудно выполнить, а хорошая обувь всегда нужна. Второпях заканчивая завтрак, Голуб вспомнила, что недавно был разговор, будто у Зины неприятности с милицией. Надо было узнать, что за неприятности, — серьезные или пустяки. Скорее, — пустяки. Если Зина занята трудоустройством какой-то дальней родственницы из Ногинска, значит, ничего серьезного.

Голуб приехала на работу после полудня, вошла в кабинет, заглянула в записную книжку и вспомнила, что в той части ресторана, где клиенты ужинают в беседках на свежем воздухе, сегодня рабочие должны закончить ремонт, заменить несколько прогнивших досок и поправить ступеньки. Если за работягами не проследить, — а кроме нее в этом ресторане надеяться не на кого, — обязательно схалтурят или материал украдут. Она уже поднялась из-за стола. Но задержалась на минуту, глянула на себя в большое прямоугольное зеркало, висевшее на стене, увидела в нем ухоженную даму с высокой прической, — гораздо моложе сорока пяти, — в бежевом костюме, голубой шелковой блузке, которая подарил Шубин. Да, она очень даже ничего, очень даже…

Голуб не довела мысль до конца, зазвонил телефон, секретарь сказала, что явилась какая-то девушка, по поводу трудоустройства. Голуб вспомнила об утреннем разговоре и сказала, мол, пусть войдет. Дверь чуть приоткрылась, в щель протиснулась особа лет тридцати, худая и остроносая, состоящая не из приятных женских округлостей, а из одних острых углов, — лишенная капли привлекательности. На бледном лице пятна нездорового румянца, будто кожу ошпарили кипятком. Голуб почему-то испытала приступ инстинктивного безотчетного страха и сразу решила, что от этой особы надо держаться подальше.

Женщина подошла к столу и залпом пальнула, что она родственница Зины, работа официантки ей очень нужна, потому что ребенок на руках, мужа след простыл, алиментов нет… Она говорила сбивчивым ломким голосом, очень торопилась и волновалась. Выдавая бессвязные реплики, полезла в сумочку, трясущимися руками вытащила конверт. Голуб, привыкшая доверять своей безошибочной, интуиции, только взглянув на этот конверт, и сразу решила, что дальше произойдет нечто жуткое, непоправимое, возможно, катастрофа жизни. Представила во всех подробностях, что может случиться, — и животный ужас сжал сердце кольцом. Надо это как-то остановить…

Она вскочила, зачем-то через стол потянулась рукой к женщине, но та уже бросила конверт, на лету он открылся, посыпались зеленые купюры. Голуб только успела разглядеть ту банкноту, которая упала на столешницу ближе к ней, — двадцать американских долларов, — и подумала, что за всю жизнь держала в руках такие деньги всего несколько раз. У Голуб перехватило дыхание, глаза вылезли из орбит.

— Позвольте, милочка, — сказала она. — Позвольте, что вы тут устраиваете… Убирайтесь немедленно… Заберите это…

Тут Оксана Сергеевна сделала то, чего нельзя было делать: схватила купюры и стало засовывать их обратно в конверт, потом спохватилась, бросила. В тот же миг, будто это действие сто раз репетировали, — дверь распахнулась настежь, ввалились три мужчины, скрутили руки, повалили Голуб на стол, прижали к столешнице и надели браслеты наручников. Девушка с ошпаренным лицом стояла в углу и равнодушно наблюдала за этой страшной унизительной процедурой.

— Что вы делаете, сволочи, — закричала, обливаясь слезами Голуб. — Что же вы делаете… Пустите…

Она захотела закричать еще громче, позвать на помощь, — хотя ясно, — тут уж сам Бог не поможет, — но голос пропал, из груди вышел хриплый шепот, Оксана Сергеевна закашлялась, захлебнулась слезами.

Глава 21

Ночью Борису снилось, будто он должен выступать в Кремлевском дворце съездов на комсомольском съезде. Зал, затихает, когда он выходит на трибуну. Тысячи глаз смотрят на него из полумрака, люди ждут. Борис спокоен и сосредоточен, он кладет перед собой красную папку с текстом выступления. Откашливается, делает глоток воды из стакана, открывает папку, но внутри пустота, кто-то вытащил машинописные страницы или они выпали, когда он шел к трибуне. Борис смотрит в лица людей, сидящих в зале, лица внимательные и серьезные. Он должен что-то говорить, но сказать нечего: он понятия не имеет, по какому случаю собрались люди. Он стоит и думает, что делать. И ни одной спасительной мысли.