Москва 1979

Тут надо по-другому. Сейчас техники сфотографируют "Зенит", а в лаборатории на Лубянке за сутки изготовят точную копию этого фотоаппарата. Те же царапинки, монограмма, заводской номер на задней крышке и даже штамп ОТК. Зотов может отличить копию от оригинала разве что при помощи микроскопа. Через два дня Гончар откроет дверь отмычкой, проникнет в квартиру и поменяет одну камеру на другую. Эксперты в срочном порядке выполнят исследование и ответят на вопрос: этой камерой сделаны негативы из Лосинки или другой? Но Гончар не сомневался, — заключение экспертов будет положительным. Интуиция редко подводила, и сейчас не подведет.

Он подколет результат экспертного исследования к делу. Вернется сюда и снова поменяет камеру, положит "Зенит" Зотова на место. Тогда останется лишь выполнить некоторые формальности. Задержать Бориса, предъявить ему обвинение и отправить в Лефортовскую следственную тюрьму. Затем предстоит провести официальный обыск в квартире, с понятыми и протоколами, изъять камеру.

Зотов может отпираться сколько угодно, но в этом уже не будет смысла. Ему не поможет ни высокопоставленный тесть, ни сам господь Бог, потому что есть в жизни ситуации совершенно безнадежные. Борис неглупый парень, поэтому поймет, что у него нет даже призрачного шанса на спасение, и начнет давать показания. Конечно, он ни в чем не раскается, — не из того теста слеплен, — но наверняка захочет немного облегчить страдания, сократить трудную мучительную дорогу, которая пройдет через множество допросов, через физическую боль и моральные унижения. И кончится в сыром тюремном подвале, выстрелом в затылок.

Глава 45

Борис возвращался с работы позже обычного, он шел от метро, переступая через лужи и думал о разных пустяках. Уже стемнело, серенький дождливый вечер не сулил ничего веселого: программа "Время" по телевизору, ужин, приготовленный на скорую руку, пустой разговор с женой. Он свернул во двор, не дошел до подъезда нескольких метров, когда услышал короткий гудок, мигнули фары. Машина, стоявшая впереди, тронулась с места и остановилась рядом. За рулем адвокат Быстрицкий.

Он опустил стекло и сказал скороговоркой:

— Боря, наконец-то… Мы вас заждались. Садитесь, есть разговор. Минутное дело.

Выругавшись про себя, Борис сел впереди и оглянулся. На заднем сидении за водителем развалился Игорь Морозов, радом с ним Олег Пронин. Борис поздоровался, но ответа не услышал. Машина тронулась, проехала по проспекту, свернула на Банном переулке. Они молча ехали минут десять, оказались на каком-то пустыре, обнесенном забором. Кажется, какая-то стройка. Быстрицкий остановил машину и стал со скучающим видом барабанить пальцами по баранке, будто все происходящее его не касалось.

— Выходи, — приказал сзади Морозов.

Борис открыл дверцу. Подошвы скользили по жухлой мокрой траве. Слева за забором горел уличный фонарь, света едва хватало, чтобы разглядеть картину вокруг. Справа строительная площадка, фундамент какой-то постройки. Бетонные плиты, сложенные одна на другую, высокие отвалы щебня. Морозов был одет в серый костюм, видимо, сшитый на заказ, светлую рубашку и пижонские остроносые ботинки. На Пронине черная рубашку с рукавами, закатанными по локоть, и джинсы. В руке он держал какие-то бумажки.

— Покажи ему, — сказал Морозов. — А ты, Боренька, посмотри.

Пронин шагнул вперед и протянул Борису пару черно-белых фотографий. На первой человек, одетый в кожаную куртку, с изуродованным лицом плавал в черной луже. На второй то же изуродованное лицо, взятое крупным планом. Рот провалился, правая сторона лица сильно деформирована, кажется, глаз вытек, нос провалился. Левый оставшийся глаз застыл в прищуре, будто человек старается подмигнуть, но почему-то не может. Борис вернул фотографии, он хотел сказать, что не знает этого мужчину, не понимает, почему он должен на это смотреть. Но ничего не сказал, испугался, что голос дрогнет, сорвется.

— Он был еще жив, когда я его закапывал, — сказал Пронин. — Не жалей его, Боря. На самом деле, он редкая падаль. Ничего хорошего о нем не вспомню. Ну, на зоне он мне белье стирал. Чисто. Как и все гомики, любил кожаные вещи.

— Я его не знаю, — тихо сказал, почти прошептал Борис.

Пронин разорвал фотографии и пустил бумажные кусочки по ветру.

— А нам он перед смертью сказал, что встречался с тобой. На днях, возле метро Таганская. И будто бы ты говорил, что обязательно узнаешь, где искать Морозова. Вы поболтали немного. Как друзья. Как бывший мент с бывшим жуликом. И разошлись. Но ты обещал перезвонить.

— Я его не знаю, — повторил Борис.

Морозов, стоя в сторонке, слушал. Он достал сигареты и прикурил от зажигалки.

— Хорошо, — сказал он. — Будем считать, что старик что-то перепутал. У него вообще память слабая была. Мозги набекрень. Ну, Бог ему судья. Перед смертью он лизал мои ботинки и просил не трогать его близкую подругу. У него подружка симпатичная. Не старая старуха, в квартире которой вы встречались, — другая. Молодая девка, в соку. Ну, вот он и ползал… Ее жалко, а меня нет.