Москва-Лондон

усмехаясь, говорил этот невзрачный и вовсе не богатырского сложения человек в меховом зипуне102, опоясанном черным кушаком, за которым холодно сверкало широкое лезвие топора. — Бог на милость не убог. А меня вот милует он от самого от моего рождения. Ишь какую красу для утехи мне отрядил! И то сказать: Бог не простой мужик — коли бабу отымет, так девку подаст!

— Ты... ты... ты... — стуча зубами, прошептала Ольга. — Ты нелюдь и... и... сатана... Ты кипеть... кипеть будешь в адском... в адском котле... Ты... ты...

— Ах, свят, свят, — перекрестился воевода. — Не поминала бы лукавого всуе!

— Проклятый... сатана... как нашел нас?

— Да с помощью Божьей — по слуху и по духу... Обретался я туточки неподалечку, от неких царевых слуг спасаясь. Ан чую, копыты по корням постукивают да голоса будто на ветру колышутся... Пригляделся — ба! Да это же ягодка моя сладкая катится! Господь ведает, что творит... Ну да будет мороз-то холодить! Пошли-ка в твою избу. Девку Маньку прибрать придется... топориком али еще как потише... ни к чему она нам отныне-то... Сами же первую ноченьку нашу короткую на перинке мягонькой скоротаем, аки в церкви венчанные, а поутру — дуй по пеньям, черт в санях! Гляди, ягодка, коли возлюбишь меня — озолочу! Богат я уже, а дворянство царское и ждать не надобно — само меня догоняет! Так что возлюбить меня не грех... Возлюбишь, чует мое сердце! Ну а коли огурство103 лихое окажешь — последнему юродивому прокаженному тебя подложу, а то и вослед за родителями твоими пешком отправлю! Сердце-то у меня доброе, да вот рука тяжела... Ну да не страшись заранее — бабою сейчас станешь, и весь страх пройдет... Эй, да ты чего это закачалась-то? Уж не захворала ли ненароком? Ну, ништо: псовая болезнь — до поля, а бабья — до первой постели... Ладно, ягодка, бери ноги в руки да веди мужика своего разлюбезного в избу. Отныне — судьба

я твоя! Все — ходим!..

Небо со всеми своими звездами и луною в придачу круто развернулось сначала одесную104, потом ошуюю105, а потом завертелось, закружилось февральской метелью и рухнуло наземь...

Глава VI

— А Что, кнЯгинюшка, так все и норовишь носом землю пахать, мужу богоданному яму ковырять?

— Постылая жена червем по земле ползает...

— И то... и то... Хотя спереди на тебя глядючи — любил бы да холил,

а вот сзади — убил бы: уж больно на корягу лесную схожа...

— Вот-вот... Кто кого сможет, тот того и сгложет. Спозаранку душу мою кровавишь... Все люди как люди, лишь мой муж как поршень106. Грех тебе, князь Борис, грех! Обиженного обижать — черту душу отдавать...

— Ну-ну, разлилась, что лужа навозная... Слов накопила не по разуму... Утри глаза-то, не люблю сырость в дому своем. Чего явилась-то, княгинюшка?

— Хм... княгинюшка... кость обглоданная...

Княгиня Анна восемь лет тому назад упала с лошади на полном скаку

и сильно повредила все свое тело. С тех пор она с большим трудом передвигалась на почти негнущихся ногах, а спина ее навеки застыла в поклоне своему супругу-господину. Некогда красивая и гордая наследница древнего рода суздальских удельных князей, желанная жена и полновластная хозяйка своего дома, она стала вдруг беспомощной и жалкой калекой, которой муж наотрез отказал в праве оставаться женщиной и которую с превеликим трудом терпел в ожидании скорой ее кончины. Но год проходил за годом, княгиня становилась все суше и желчней, а конца ее скорого так и не состоялось...

Сначала князь Борис собрался было отвезти свою несчастную жену

в один из дальних монастырей, но ее многочисленная и весьма могущественная родня решительно воспротивилась этому, а идти наперекор было бы не только бессмысленно, но и просто смертельно опасно. К тому же дети (их дети!), к этому времени уже достаточно взрослые (младшей дочери было тогда около шестнадцати лет), решительно и единодушно выступили против воли отца, бестрепетно перенесли его гнев, угрозы и даже лютые побои, но добились того, что их мать осталась в доме.

С тех пор супруги жили в разных концах дома. Князь нес службу и видел жену лишь за трапезой, а она несла свой тяжкий крест и неустанно молила Господа Бога о сокращении мучительной жизни...

— Села бы, — явно неохотно проговорил князь, — очи мои не увечила бы... Пошто грибков солененьких не велела на стол ставить?

— Грибок — лешего пупок... — презрительно сморщилась княгиня. — Знать бы пора...

— Тьфу, прости господи! — сердито пробормотал князь и перекрес-

тился. — Чего жена невзлюбит, того мужу век не едать! Так то — жена,

а не коряга кривобокая!

— То-то отощал вовсе...

— Ну, ну, трухлявая, туда же... в люди... С чего явилася?

— Да уж не на тебя наглядеться... О детях наших напомнить тебе при-

шла. Все сердце об них изорвала...

— Дети, дети, да куда мне вас дети... — бормотал князь, усердно расправляясь с гусиной лапкой. — У всех их свои уж дети... Чего ж сердце-то об их драть?

— Без них горе, а с ними вдвое...

— Ну и чего с ними теперь приключилося?

— Дарья вон тяжелая ходит...

— Эка невидаль мужней жене разродиться! Была под венцом, так и дело с концом...

— Кабы так-то...

— А как же еще-то?