Москва-Лондон

(Откуда им было знать, что задолго до встречи князя Бориса с воеводою люди вологодского наместника ворвались в дом хозяина яма и затолкали его со всем семейством и работниками в погреба, надежно завалив крышки от входов туда всяческим домашним и хозяйственным скарбом. Узникам было обещано освобождение лишь с наступлением темноты...)

Девушки долго ехали молча по узкому саннику, проложенному между могучими деревьями бескрайнего леса. Лошади шли голова к голове, наездницы часто сталкивались своими коленями...

Манька не сводила глаз с лица Ольги. С каждой новой верстой ее тревога за Ольгу возрастала: та сидела в седле точно каменное изваяние — губы были плотно сжаты, а глаза, даже когда попадали туда снежинки, не мигая смотрели куда-то вдаль. Щеки запали, лицо заметно вытянулось, стало каким-то жестким и чужим. Невысокий прямой нос на кончике вдруг слегка опустился...

— Оленька, — прошептала Манька, — скажи хоть чего-нибудь... Мне страшно...

— Угу... скажу... — проговорила Ольга резким, изменившимся голосом, не отрывая, однако, остановившегося взгляда от какой-то точки впереди. — Нет у нас отныне никого! Кроме Господа Бога... Да и он немилосерден к нам... Даже никакого крова нет у нас отныне. Мы с тобою, почитай, покойницы... В нашу деревню нам тоже казаться никак нельзя...

— Как так? — оторопела Манька и даже своего коня остановила. — Чего ты такое молотишь-то?

— Живые-то мы — князева смерть, — жестко говорила Ольга, продолжая ехать дальше. — Коли вернемся в нашу деревню, тати эти сатанин-

ские вырежут всех людей под корень, с нас начавши. Даже попа Никодима не пощадят... Малюток титешных искрошат... Этой же ночью шабаш свой сатанинский они и учинят... Иль завтра же поутру... Им белый свет не помеха...

— О Господи! — взмолилась Манька, воздев руки к небу. — Пощади сирот своих безвинных! Пошто забыл про нас, покинул... Вспомни-и-и-и да оборони-и-и-и!..

— Не вопи! — резко бросила Ольга. — На что Господу сироты нищие? Пустые хлопоты с ими... Молчи! Не мешай думать... Нет для нас отныне иных котлов: что сами надумаем, то и проживем...

— А куда ж мы тогда спешим, на ночь-то глядючи? — в ужасе спросила Манька.

— К нам... В деревню нашу... На час краткий...

— Так нельзя ж нам туда, сама сказывала!

— Оттого и на ночь глядючи... Там скажу, что решила... Все! Молчи!

Манька испуганно закивала и заплакала навзрыд...

Ольга вдруг резко обернулась к ней и обожгла ее таким гневным взглядом, что слезы Манькины мгновенно высохли, а громкие всхлипывания она удерживала во рту, зажатом руками...

Стало быстро темнеть...

День, этот бесконечно длинный, страшный и тяжелый день, уходил

в неведомую бездну. Огромная луна повисла над лесом. Она была вся в густой и яркой крови, словно отражение этого жуткого дня на крохотном клочке земли...

...Глубокой ночью они спешились в полуверсте от своей родной деревни.

— Ступай! — тихо проговорила Ольга. — Оглядись пуще звериного... Чтоб нигде ни единого огонька не было. И ни единой живой души... Да собаки чтоб тревогу не подняли... Отворишь наши ворота, двери отопрешь домовые. Да чтоб все без единого скрипа! Людей всполошишь — на всех беду накличешь, не отмолишься! Ну, ступай, ступай...

— А ты? — прошептала Манька, для чего-то прикрывая рот рукою.

— Как ворота и двери отворишь, так я и явлюсь. Да ступай же! Чего стоишь-то?

— Боязно... небось... Домовые аль еще чего... Да и тебя одну в глухомани ночной тоже оставлять негоже...

— Я тут свой страх перетерплю, а ты уж — там... Ну, ступай!

Манька глубоко вздохнула, а потом истово перекрестилась и, не оглядываясь, побежала в деревню по рыхлой санной дороге.

Деревня казалась утонувшей в ночной тишине и мраке. Лениво и не-

охотно перебрехивались собаки. Ни единый дымок не тянулся из домовых труб к черному звездному небу. Морозило...

Ольга так глубоко вздохнула, что холодный воздух резко и неожиданно обжег все ее нутро и застрял где-то у самых корней его... Она невольно закашлялась...

А потом подняла голову к небу и долго, с напряженной надеждой раз-

глядывала его яркую темноту, словно пытаясь в бесконечной звездной путанице отыскать то заветное и манящее место, где слезы высыхают навечно, отчаяние исчезает навсегда, а человеческое счастье стало единственным мерилом существования...

— Ах ты, моя сладкая ягодка, вон ты куда закатилася! А я-то кручинился, что в стан мой тебя отправил... Что — откупились от разбойничка моего Изотки, ай как?

Небо, почудилось ей, покачнулось вдруг, но зацепившись за кроны деревьев, удержалось все-таки на своем месте...

Ольга резко повернулась на этот спокойный, насмешливый голос и окаменела с широко раскрытыми, полными невыразимого ужаса глазами

и безвольно отвисшей челюстью...

Да, перед нею стоял... воевода!

— Не по грехам нашим Господь милостив, — широко и самодовольно