Москва-Лондон

...ЗадыхаЯсь от бега по глубокому снегу, они добрались наконец до первой усадьбы какой-то большой деревни.

— Все... паду... пусть... пусть... грызут... до смерти...

Манька повалилась в снег и зарылась с головою в его пушистое покрывало...

— От... отстали уж... нету их... — проговорила Ольга, едва переводя дыхание и тоже упав на снег, раскинув руки по сторонам. — Лошадью, знать, утешились... Жаль животину безвинную... Собою нас от лютой смерти спасла...

— Неужто Господь ниспослал нам спасение? — Манька подняла голову. С лица ее лилась вода от растаявшего на нем снега.

— От волков... пожалуй... спаслись. А вот от людей...

— От разбойников... татей проклятых... сбежали. Того и так немало... Это Господь в доброте своей неизреченной избавление от них ниспослал нам. Ужо молебен знатный отслужим!

— Отслужим... — с вздохом согласилась Ольга, лежа рядом с Манькою на снегу, у самого бревенчатого забора, рядом с распахнутыми настежь мощными дубовыми воротами на больших кованых петлях. — Ан сейчас-то мы где?

— Один Бог ведает... Вот дух переведем, у людей и справимся...

— А усадьба-то куда как велика... И забор что у крепости царской... Ворота настежь — может, ждут кого-то... А то прикрыли бы от греха подальше — вон как волки-то разгулялися! А пуще волков тех — люди... человеки иные всякие... Бога не чтящие... — Ольга вдруг всхлипнула. — Вот ведь чего творят, проклятые... с нами... с батюшкою моим, Богом данным... с матушкою моею милою... с Петрушенькою, братиком моим меньшеньким...

— Ну-ну, неразумная, не отпевай загодя матушку, Анфису свет Серафимовну, хозяюшку мою ненаглядную. Заместо матушки родимой она для меня стала, сама ведаешь... И братика своего... Петрушеньку нашего золотого... тоже не поминай в покойниках-то... Потому что Господь не даст им погибнуть!

— А батюшку... батюшку-то моего как же... как же недоглядел?

— Людей-то вон сколь наплодилося — поди, угляди за всяким-то... Может, задремал Господь на миг единый, а того и хватило злодеям...

— А с матушкою моею... что сотворили... нелюди... на глазах детей ее...

— Недоглядел Господь... — тяжело вздохнула Манька и перекрестилась троекратно. — Работы ему чрезмерно много теперича выпадает... Грешат люди без страха и совести — как пасти такое стадо блудливое? Отец Никодим

в церкви сказывал, будто люди Господа Бога бояться перестали, а оттого...

— Ой, гляди, Манечка! — встрепенулась вдруг Ольга, рукою вытирая глаза. — Ратники95 с пищалями!96 Пади наземь, увидят, не дай бог!

Девушки распластались на снегу, почти невидимые в своих светлых полушубках из домашней овчины, и одним глазом каждая из них с тревогой следила за происходящим на большом, плотно утоптанном дворе.

Вот четверо ратников привязали лошадей к длинной коновязи и вошли в двери большого дома из толстых просмоленных бревен с углами в обло97. К дому с одной стороны вплотную примыкал длинный и высокий бесстенный, но крытый сарай-сенник, до отказа набитый отличным сеном, а с другой — такой же большой сарай, но с двумя рядами коновязей вдоль всей его длины. Не меньше двух десятков лошадей сейчас мирно жевали сено и попеременно пофыркивали. Кажется, мороз не слишком беспокоил их, и они лениво переговаривались друг с другом тихим и уважительным ржанием...

— Да ведь это же Комельский ям!98 — воскликнула вдруг Манька, вскакивая на ноги. — Мы же на рассвете уехали отсюда, помнишь, Оленька? Пойдем в дом, отдохнем да отогреемся малость, о лютой беде нашей поведаем, лошадей возьмем с санями и домой помчимся — людишек по всей

округе собирать на татей богомерзких! Отец Никодим в набат бить велит...

Ольга тоже поднялась на ноги.

— Ям-то он ям... — глухо проговорила Ольга. — Я его тоже, чай, признала. Только в дому ратники чьи-то объявилися. Того гляди, хозяин или еще кто похуже нагрянет. Побежали в сенник, схоронимся там малое время,

оглядимся, присмотримся, прислушаемся, а там и дело наше сделаем...

Пригнувшись, словно в густом лесу или кустарнике, они быстро перебежали безлюдный двор, протиснулись между стогом и стеной дома и стали совершенно невидимыми снаружи, хотя через оставленные в сене крохотные прощелинки они отлично видели весь двор и не хуже слышали.

— Ну и дух же здесь! — прошептала Манька. — А тепло-то, тепло-то как! А то я уж было и озябла вовсе... Ах, благодать-то какая!.. Теперича поисть бы чего-нибудь да молочком парным запить... А то брюхо с голодухи сводит...

— Эй, гляди-кася, Манька, уж не Серко ли это наш разбежался? Он! Он! Ей-богу — он! И сани... сани-то ведь тоже наши... матушкины!

— О господи! — откликнулась Манька. — Он... Серко... Истинный Бог, и сани матушкины... А в их-то, в их-то кто же?

— Может, Господь смилостивился над нами да матушку с Петрунькою ниспослал к нам навстречу? О-о-о! Сатана! Сатана! Снова он — сатана!

— Окстись! Окстись! Чего мелешь-то? Чего лукавого манишь?

— Да ты гляди... гляди, кто из саней-то наших вылезает! О Господи, за что наказываешь?!

— О-о-ох... — едва выдохнула Манька, — во...е...во...да-а-а... ихний... тать наиглавный!..

И это действительно был он...