Читаем Москва - столица полностью

Товарищи на ратном поле,Среди врагов, в чужих краях Встречать уже не будем боле Мы смерть столь славную в боях.«Прощание гусара». Музыка А.А. Алябьева, стихи Н. Оржицкого


Речи не было — он не собирался оставлять военную службу. Чины, награды, благоволение начальства — их было мало, но они его и не занимали. На исходе четвертого десятка лет твердо знал: лучшие десять с лишним прошли в полку. Служба не мешала единственному увлечению — музыке. Высочайшее повеление об отставке стало тем большей неожиданностью, что, как оказалось, было предрешено до ухода в обычный отпуск. О состоявшемся увольнении не знал даже командир полка, адъютантом которого он состоял.

События разворачивались как пущенная вспять кинолента. 26 ноября 1823 г. отъезд в месячный отпуск, предоставленный полковым командиром. 25 ноября приказ главнокомандующего I армии о четырехмесячном отпуске, поступивший уже после отъезда. 13 ноября высочайший указ об увольнении, опубликованный с опозданием в две недели. Полный пансион, очередной чин — возврата для подполковника Александра Алябьева не оставалось. Причина выглядела вполне достойно — «за ранами». Только ран не было. Единственная за годы сражений пуля, тронувшая руку, не вывела из строя, не заставила написать о себе родным.

В одном приказе с Алябьевым стояло имя уволенного «за болезнями» его ближайшего друга генерал-майора Дениса Васильевича Давыдова.

Алябьев смеялся, что не умел ладить с Петербургом. Другое дело — Москва. Правда, и в ней многое изменилось. Не стало матери и отца. Вместо родного гнезда на Козихе наемный дом в Леонтьевском переулке. Вместе со старшей сестрой Катей. И с майором Давыдовым. Случайное знакомство военных лет, перешедшее в близкую дружбу.



Г. Делабарт. Вид на Москву с балкона Кремлевского дворца в сторону Москворецкого моста. 1797 г. Фрагмент


Театр становится главным — из увлечения профессией. Об алябьевской музыке хлопотали прославленные бенефицианты и дирижеры, устроители концертов и приезжие знаменитости. Ему и раньше не отказывали в признании, теперь его имя не сходило с афиш.

Репетиции. Оркестровые. Вокальные. Спектакли. Премьеры. Застать его дома почти невозможно. Даже работать подчас приходилось на стороне — в Леонтьевском так и не успел обзавестись хорошим инструментом. В ходе следствия слуги подтвердят — какие там гости! Ни шумных приемов, ни полуночных застолий.

Разобраться в «деле»... Очевидцы не оставили воспоминаний. Зато существовало свидетельство не менее достоверное, подтвержденное перекрестными допросами и очными ставками, — разросшееся до сотен листов дело под № 153 «Экстракт к делу Алябьева с протчими».

24 февраля 1825 г. За столом в доме на Леонтьевском Алябьев, Давыдов, их давний знакомый, приехавший по делам в Москву Времев. И Калугин, сосед Времева по воронежскому поместью и спутник по московской поездке. Из докладной записки Бенкендорфа Николаю I: «Калугин, оставленный по суду в подозрении за лихоимство в повальном обыске, оглашенный любодеем и бежавший дважды из-под караула». Это его прошлое в 28 лет от роду, нисколько не смутившее Времева. У них общие дела, общие денежные предприятия.

К концу обеда приедут Н.А. Шатилов, муж сестры Алябьева Варвары Александровны, и И.А. Глебов — майор в отставке, только что приехал в старую столицу, впервые оказался в доме.

Разговоры. Воспоминания. Непременная музыка — хозяину редко доводилось так много играть и петь. И все же гости разошлись задолго до полуночи. Первым Глебов, за ним Времев и Калугин, последним заходивший поклониться Катерине Александровне Шатилов. Она жила своей жизнью и к гостям брата не выходила.

Версий последующих событий, как и самого вечера, позднее сложится множество. Собравший все возможные варианты Бенкендорф не сомневался: вернувшись от Алябьева, Времев спокойно лег спать. Наутро им был задуман сложный и непонятный финт. Времев выезжает из Москвы, но на первой же почтовой станции, в Чертанове, устраивается на ночлег. На следующий день он возвращается в город, где его, оказывается, ждет множество дел. И только такие мастера сыска, как знаменитый Яковлев, могли во всех подробностях их восстановить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология