Речи не было — он не собирался оставлять военную службу. Чины, награды, благоволение начальства — их было мало, но они его и не занимали. На исходе четвертого десятка лет твердо знал: лучшие десять с лишним прошли в полку. Служба не мешала единственному увлечению — музыке. Высочайшее повеление об отставке стало тем большей неожиданностью, что, как оказалось, было предрешено до ухода в обычный отпуск. О состоявшемся увольнении не знал даже командир полка, адъютантом которого он состоял.
События разворачивались как пущенная вспять кинолента. 26 ноября 1823 г. отъезд в месячный отпуск, предоставленный полковым командиром. 25 ноября приказ главнокомандующего I армии о четырехмесячном отпуске, поступивший уже после отъезда. 13 ноября высочайший указ об увольнении, опубликованный с опозданием в две недели. Полный пансион, очередной чин — возврата для подполковника Александра Алябьева не оставалось. Причина выглядела вполне достойно — «за ранами». Только ран не было. Единственная за годы сражений пуля, тронувшая руку, не вывела из строя, не заставила написать о себе родным.
В одном приказе с Алябьевым стояло имя уволенного «за болезнями» его ближайшего друга генерал-майора Дениса Васильевича Давыдова.
Алябьев смеялся, что не умел ладить с Петербургом. Другое дело — Москва. Правда, и в ней многое изменилось. Не стало матери и отца. Вместо родного гнезда на Козихе наемный дом в Леонтьевском переулке. Вместе со старшей сестрой Катей. И с майором Давыдовым. Случайное знакомство военных лет, перешедшее в близкую дружбу.
Театр становится главным — из увлечения профессией. Об алябьевской музыке хлопотали прославленные бенефицианты и дирижеры, устроители концертов и приезжие знаменитости. Ему и раньше не отказывали в признании, теперь его имя не сходило с афиш.
Репетиции. Оркестровые. Вокальные. Спектакли. Премьеры. Застать его дома почти невозможно. Даже работать подчас приходилось на стороне — в Леонтьевском так и не успел обзавестись хорошим инструментом. В ходе следствия слуги подтвердят — какие там гости! Ни шумных приемов, ни полуночных застолий.
Разобраться в «деле»... Очевидцы не оставили воспоминаний. Зато существовало свидетельство не менее достоверное, подтвержденное перекрестными допросами и очными ставками, — разросшееся до сотен листов дело под № 153 «Экстракт к делу Алябьева с протчими».
24 февраля 1825 г. За столом в доме на Леонтьевском Алябьев, Давыдов, их давний знакомый, приехавший по делам в Москву Времев. И Калугин, сосед Времева по воронежскому поместью и спутник по московской поездке. Из докладной записки Бенкендорфа Николаю I: «Калугин, оставленный по суду в подозрении за лихоимство в повальном обыске, оглашенный любодеем и бежавший дважды из-под караула». Это его прошлое в 28 лет от роду, нисколько не смутившее Времева. У них общие дела, общие денежные предприятия.
К концу обеда приедут Н.А. Шатилов, муж сестры Алябьева Варвары Александровны, и И.А. Глебов — майор в отставке, только что приехал в старую столицу, впервые оказался в доме.
Разговоры. Воспоминания. Непременная музыка — хозяину редко доводилось так много играть и петь. И все же гости разошлись задолго до полуночи. Первым Глебов, за ним Времев и Калугин, последним заходивший поклониться Катерине Александровне Шатилов. Она жила своей жизнью и к гостям брата не выходила.
Версий последующих событий, как и самого вечера, позднее сложится множество. Собравший все возможные варианты Бенкендорф не сомневался: вернувшись от Алябьева, Времев спокойно лег спать. Наутро им был задуман сложный и непонятный финт. Времев выезжает из Москвы, но на первой же почтовой станции, в Чертанове, устраивается на ночлег. На следующий день он возвращается в город, где его, оказывается, ждет множество дел. И только такие мастера сыска, как знаменитый Яковлев, могли во всех подробностях их восстановить.