Читаем Москва - столица полностью

Равич слишком хорошо понимал, как бесполезно доказывать свою невиновность относительно никак не сформулированной вины. В письме Бенкендорфу через несколько лет тюремного заключения он напишет: «Генерал-губренатору оставалось или сознаться в неправильном донесении своем, что вероятно было несовместимо с честолюбием его сиятельства, или для прикрытия горькой для него истины примешать меня к делу Времева, дабы тем поддержать свое донесение, каковое последнее средство и избрано им было».

Судьба Равича целиком в руках Голицына — это знают окружающие, и потому именно к нему обратится спустя тринадцать лет московский комендант генерал-лейтенант К.Г. Стааль: если бы князь проявил истинное милосердие и попросил императора за ссыльного. Голицын отвечает категорическим отказом. Довод главнокомандующего предельно прост: он, «сделавшись однажды преследователем человека — не может уже за него быть ходатаем». Именно преследователем — не блюстителем закона. Но в том, что Голицын не пожелал изменить взятой на себя роли, имела значение и позиция Равича. Его чувство собственного достоинства и независимость, сохранявшиеся даже в письме Бенкендорфу. Годы тюрьмы не повлияли на «строптивый» его характер. Для московского главнокомандующего здесь оживали отзвуки гусарства, одинаково ненавистного ему и императору — каждому, будь то Александр I или Николай I.

Докладная записка об «Игрецком обществе» оказалась как нельзя более своевременной. 5 апреля 1825 г. Аракчеев по личному указанию императора направил ее Управляющему Министерством внутренних дел для представления ни много, ни мало — в Кабинет министров. Последовавшее решение Кабинета предписывало подвергнуть всех обвиняемых по делу Времева аресту и по окончании следствия предать суду. Решение скреплялось резолюцией самого Николая I.


* * *

...Около трех лет я содержался под арестом в полицейском доме в самой сырой комнате, что самое много способствовало к разрушению здоровья, в особенности же глаз моих, уже от природы весьма слабых.

А. А. Алябьев. 1831


Резолюция императора не оставляла никакой надежды на снисходительность и простую объективность: «Дабы строгое внимание было обращено на сие гнусное происшествие для открытия виновных и должного примера над оными, как над бессовестными игроками». Ложь генерал-губернатора вызывала к жизни волевое решение, которое оставалось без рассуждений принять к исполнению. Александр требовал «должного примера» — этот пример следовало явить. Знаменательным было то, что времени на рассмотрение голицынского доклада у императора чудом хватило даже во время пребывания в Варшаве.

Предназначенное ему предостережение Комитет министров не замедлил подтвердить своей властью, обезопасив себя от возможных неожиданностей (кто знает, как повернется следствие!) со стороны будущих судей: «Употребить деятельнейшие меры к скорейшему окончанию следствия; по поступлении же дела в судебные места решить во всех инстанциях без очереди и немедленно и о приговоре, каковой по оному окончательно последует, не приводя в исполнение, представить Комитету».

Иными словами, заранее высказанное недоверие суду, несмотря на все слишком явственные предостережения.

А может быть, необходимость в нем действительно существовала? И борьба за любимого композитора в самом деле велась? Всего два факта. Резолюция Александра I была наложена 1 мая. Комитет министров подтвердил ее только двадцать шестого. Почти месяц — слишком большой срок для дела, вызывавшего императорский гнев. Но гораздо более удивителен другой временной разрыв. Предварительное постановление Комитета министров от 21 апреля было сообщено в Москву отношением управляющего Министерством внутренних дел лишь 9 июля. Два с половиной месяца! Не жила ли у высоких чиновников мысль о возможной перемене настроения императора?

Наконец 7 сентября Московская Уголовная палата получит из Сената указание ускорить рассмотрение дела и — очередное предупреждение! — сообщить о приговоре, не приводя его в исполнение. Уже четыре месяца со дня императорского и притом совершенно категорического приказа. И это несмотря на результаты эксгумации. Не имевший правовой силы, не подписанный, протокол вскрытия утверждал смерть Времева от жесточайших, вызвавших разрывы внутренних органов побоев. К протоколу были добавлены показания «свидетелей», одобренные Шульгиным 1-м и Ровинским.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология