Москва - столица

Со времени своего поселения в Москве в конце XVIII в. цыганские хоры отдавали предпочтение району Живодерки, Тишинской площади и прилегающих к ней Грузин. Местами их выступлений служили московские трактиры, но особенной популярностью пользовался Глазовский трактир на Живодерке (№ 27), принадлежавший стряпчему В.М. Глазову. Пушкин побывал в нем в 1832 г.

В начале XX века Владимиро-Долгоруковскую выбрал для жизни начинавший свою блистательную театральную карьеру Пров Михайлович Садовский (№ 1). Именно в это время он дебютировал в одной из лучших своих ролей — Чацкого в «Горе от ума». И квартиру актер выбирает не случайно — ему знакома слава одного из знаменитых московских культурных гнезд. В 1860-х гг. и позже дом принадлежал сестре драматурга А.В. Сухово-Кобылина графине Е.В. Салиас, известной под литературным псевдонимом Евгения Тур. Е.В. Салиас издавала журнал «Русская речь», в котором, в частности, сотрудничал Н.С. Лесков. Ему издательница предоставила квартиру в дворовом флигельке.

К сожалению, совсем недавно улица лишилась именно этой знаменитой усадьбы, уступив очередному многоэтажному монолиту.

Владимиро-Долгоруковская связана и еще с одним литературным именем — В.В. Маяковского, который жил в 1912 г. в доме № 12. Это место его рождения как поэта. Учащийся Московского училища живописи, ваяния и зодчества, он впервые решился прочитать свои стихи товарищу по занятиям: «Днем у меня вышло стихотворение. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку». Стесняясь написанного, Маяковский попытался выдать собственное сочинение за чужое. Бурлюк не поверил: «Во-первых, вы врете — это вы сами написали. А во-вторых, вы гениальный поэт». Об этом эпизоде, во многом предопределившем его будущее, Маяковский писал в автобиографии: «Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер я совершенно неожиданно стал поэтом». С Владимиро-Долгоруковской на квартиру на Большой Пресне (№ 36) Маяковский переехал в 1914 г., уже приобретя литературное имя.

И была еще одна причина, побудившая Маяковского выбрать для жизни Живодерку, — напротив, через Большую Садовую (№ 4) находился дом самого модного в Москве архитектора Ф. О. Шехтеля, а в нем — ближайшие друзья рождающегося поэта: сын Шехтеля Лев Федорович Жегин-Шехтель и его сестра Вера Федоровна. Это они помогли Маяковскому выпустить первый сборник его стихов. На даче Шехтелей в Кунцеве они втроем занимались живописью. До недавних пор во дворе шехтелевского особняка стоял неохватный тополь, которому читал первые свои строки поэт.

ЗНАКОМЫЕ НЕЗНАКОМКИ

Не правда ли, неожиданный заголовок для главы о славных москвичках? Но так ведь оно и есть! Знакомые — потому что дело каждой из них жило в Москве долгие десятилетия, дойдя так или иначе до наших дней. Незнакомые — потому что в течение почти восьмидесяти лет их имена не назывались и, по возможности, старательно вычеркивались из истории.

Милосердие, благотворительность — все это были «пережитки царского прошлого», «вредные» и «ненужные» народу. Между тем, и то и другое было неотделимо от национального характера, от самой отечественной истории. Именно милосердие, благотворительность во все века помогали поддерживать в обществе внутреннее равновесие, позволявшее выживать слабейшим и обездоленным, и не терять человеческого облика сильнейшим, власть имущим. Как сказала одна из наших героинь, Александра Николаевна Стрекалова: «Богу угодно, чтобы богатый делал добро бедному, чтобы любовь была связью, их соединяющею. Благотворя ближним, мы, сами не замечая, делаем гораздо более для себя, чем для других».

Вид вдоль Яузы в сторону Воспитательного дома. Гравюра. Начало XIX в.

Княгиня Татьяна Голицына

Ее знала и почитала вся Москва. Как не знать супругу самого популярного московского генерал-губернатора, светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына! Но почет и уважение москвичей принесло ей не замужество, урожденная княжна Татьяна Васильевна Васильчикова сумела завоевать их собственной деятельностью. Потомки станут говорить о «моде на благотворительность», которая с легкой руки Голицыной увлекла дам высшего общества в пушкинские времена. Вряд ли здесь уместно слова «мода», я бы сказала — душевное влечение. И княгиня Голицына оказалась едва ли не первой, полностью ему отдавшейся.