Москва - столица

Сергей Юткевич в своих воспоминаниях признавался, что, подобно многим, считал «Летучую мышь» обычным кабаре и был искренне удивлен, впервые увидев ее постановки. Если в своем репертуаре театр склонялся к комедии и юмору, то делал это на высоком актерском уровне. Об этом уровне можно судить по тому, что его представлял актер Николай Подгорный, игравший, по словам Юткевича, «в лучших мхатовских традициях» одного из главных персонажей в инсценировке гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Достаточно часто в «Летучей мыши» проходили благотворительные вечера в пользу студентов Московского университета — их организовывало правление студенческой кассы взаимопомощи Союза землячеств при университете, — выступали все звезды московской сцены, начиная с А. Южина и Ф. Шаляпина. «Летучую мышь» в начале 20-х гг. сменил «Кривой Джимми», гораздо менее памятный московским театралам, может быть, в силу необычности своего репертуара. Это был по преимуществу авторский театр — в одном вечере исполнялись произведения одного автора, который к тому же выступал и сам с пояснениями или в качестве исполнителя. Потускнели, подчас и вовсе стерлись имена, остались только свидетельствующие об успехе афиши. В марте 1923 г. например, идет 100-е «представление А. Алексеева «Женитьба». Все 10 пародий в один вечер». Через день состоится «вечер произведений Н. Агнивцева: Бродячие музыканты, Урок танцев. Замоскворецкий амур, Грум-Мум и 4 Монденки, Ю-Ю-Ю». Были здесь в программе — без указаний имен авторов — одноактные пьесы «Блуждающая совесть», «Казус в студии», «Сан-Суси в Царевококшайске», «Три бандита из Торонто», балеты «Музыкальная табакерка», «Персидский ковер». Любимцем публики был и часто выступавший Н. Евреинов. В один вечер шли его сценические гротески «Кулисы души», «Школа этуалей», «Коломбина сегодня» и в заключение предлагались авторские песенки.

Николая Николаевича Евреинова критики называли русским Оскаром Уайльдом. Драматург и театральный теоретик, он считал присущий человечеству так называемый инстинкт «театральности» основой всякого «жизненного порыва» и «творческой эволюции». Этот инстинкт театрального «преображения», в его истолковании, становился «всемагнитом и всемотором» человечества на всем пути развития цивилизации. Отсюда искусство жизни истолковывалось как своего рода «театр для себя», а в сценических постановках Евреинов искал адекватного решения, при котором зритель становился бы участником разыгрывающейся на сцене монодрамы. Такие опыты делались им на сценах театров Комиссаржевской и Суворина в Петербурге. Неудовлетворенный результатами, он обращается к малым формам сценического гротеска, которые осуществляются в «Веселом театре» и в знаменитом «Кривом зеркале». «Кривой Джимми» послужил их продолжением. Сохранились воспоминания современника о том, как проходили евреиновские вечера. «Его вечер состоял из пьесы «Веселая смерть» и сольного выступления самого автора в неожиданной роли исполнителя «интимных песенок» собственного сочинения. Потряхивая своей длинногривой шевелюрой (непривычной в те годы), популярный проповедник «театра для себя» усаживался за рояль и, откровенно фиглярничая и как бы иллюстрируя свои философские формулы, играл роль «любимца публики». Не помню содержания его репертуара, но один из трюков был забавный. Евреинов напевал, вернее, наговаривал (голоса у него не было, не существовали и микрофоны) текст о слоненке, учившемся игре на пианино. После нескольких аккордов Евреинов проделывал по всей клавиатуре виртуозный пассаж, обрывая его на самой высокой ноте, — так он изображал слезу, скатившуюся из глаз слоненка. На паузе автор вопрошал о причине грусти животного, и тот отвечал: «Как же мне не плакать, если, может быть, я играю на костях моей любимой матушки». И прославленный создатель «Старинного театра» и режиссер «Кривого зеркала» неизменно уходил под аплодисменты... Но гораздо любопытнее, чем этот коммерческий «эксгибиционизм», было представление его же пьесы «Веселая смерть». Арлекина блестяще играл известный провинциальный актер А.Г. Крамов, но на меня прежде всего произвела сильное впечатление декорация — она была яркой и выразительной: огромные, в два человеческих роста, красно-белые ромбы прорезали все сценическое пространство».

Стояло в списке авторских вечеров «Кривого Джимми» и еще одно имя, мимо которого сегодня уже нельзя пройти. Имя, дважды связанное с домом Нирензее — успехом в подвале и неудачей всей жизни на последнем, одиннадцатом этаже.