Мосты в бессмертие

– Кто тут есть кроме румынцев? Эсэсовские части? Ты, шалава, вышла из-за забора. Что там? Склад? Что за части? Отвечай быстро!

– В селе венгерские части… румын нет… немцы… Полроты СС… не больше… – Гаша твердо смотрела в холодные, зеленоватые глаза бойца.

– Что за забором?

– Госпиталь… Научные опыты проводят… На людях… Там военнопленные… были… сейчас живых не осталось… Вы меня убьете?

– Убил бы, да шуметь неохота, – боец усмехнулся, смерил ее взглядом. Улыбка его сделалась сальной. – Резать жалко и патронов жаль…

Он исчез в тумане. Исчез неслышно, словно бесплотный дух. Гаша глубоко вздохнула, подавляя крик, прислушалась. Где-то совсем неподалеку послышались тяжелые шаги. Кто-то безбоязненно шлепал по лужам у нее за спиной. Гаша обернулась. В густом тумане уже можно было различить большую, закутанную в платок фигурку. Клавдия приближалась к ним, осторожно ступая огромными кирзовыми сапогами. Женщина шла прямо по лужам, медленно и тяжело ступая, опасаясь оскользнуться на покрытом талой водой льду.

– Клава! – взмолилась Гаша. – Ну зачем ты! Тут недобрые люди…

– Я видела его. Он крался за вами, – отозвалась Клавдия. – Долго крался, а ты и не замечала. Вот растеряха!

Дочь деда Серафима ухватила Гашу за руку и потащила за собой, словно малое дитя.

– Стоить хоть на минутку оставить – и ты уже в беде, – бормотала Клавдия. – Растеряха… А у нас новости! Мать дел наделала! Отец сбежал со двора. Представь себе, дед испугался!

Клавдия говорила тихо, внимательно всматриваясь в туманный сумрак. Но Гаша слушала ее вполуха. И она, чутко прислушиваясь к туману, стараясь угадать в сгущающейся темноте движение. Но Горькая Вода казалась совсем пустой. Тишина висела над запруженными непролазной грязью улицами. Тишина, нарушаемая лишь грохотом дальней канонады да их хлюпающими шагами. Скрипнули воротца, и они ступили в жидкую грязь двора. Низкие оконца хаты подсвечивали колеблющиеся огоньки. В доме жгли лучину. Желтые отсветы отражались в лужах. Грязь лоснилась, будто шкура вороного коня. Клавдия, увязая в грязи, потащила Гашу мимо крыльца, через двор в сторону скотного двора.

– Посмотри, что баба Надя наделала!

– Зачем ты тащишь меня, родная? Оставь, я устала! – упиралась Гаша.

Но они уже вошли в курятник. Щелястый, выложенный булыжниками пол был сплошь усеян окровавленными перьями. Надежда в клеенчатом переднике, с окровавленным топором в правой руке и снулой, смирившейся со своей участью курой в другой стояла посреди помещения. Мигающий свет керосиновой лампы освещал залитый кровью осиновый чурбан. В углах сарая сгустился мрак. Где-то там притаились перепуганные куры. Гаша слышала, как они тихонько квохчут, как переступают когтистыми лапами по жердине насеста. Пахло керосином и кровью. Но то был дух, не гнойно-тошнотный, как в больнице, а свежий, терпкий, здоровый.

– Не всех еще перебила? – спросила Клавдия.

– Там еще с дюжину цыпляток… Надо бы в тепло, не то передохнут… – деловито отозвалась Надежда. – И петуха еще оставила. Ради яичек. А вы-то зачем здесь? Ступайте до хаты. Мне надо дело завершить.

Она приподняла левую руку, сжимавшую ярко-желтые лапки курицы. Та висела вниз головой, раскинув на стороны пестрые крылья, вертя из стороны в сторону хохлатой головой, изредка помаргивая пустыми глазами.

– Я их ощипала и положила на ледник. Двух сварила. Только ты бульон кипятком разбавляй. Сразу крепкий не давай, – Надежда говорила отрывисто, глядя куда-то в сторону, словно пытаясь что-то разглядеть в темных углах курятника. Вот она положила курицу на чурбан, вот занесла топор. Курица застыла, даже глазами перестала моргать. Гаша прикрыла глаза. Короткий удар, тихий стук, и куриная хохлатая головка падает на окровавленный булыжник.

– Ишь ты! – засмеялась Надежда. – А Серафим мой никогда не смотрит, как я кур забиваю. Жалостливый. А ты молодец! Смелая! И племяшка твоя вся в тебя.

– Она хочет покормить твоих солдат. Эх, слыша этот вой, как не тронуться умом? – мрачно проговорила Клавдия и, громко хлюпая по грязи огромными сапогами, отправилась в хату.

– Да, – подтвердила Надежда. – Хоть кого-то спасем.

– А сами? – Гаша топталась на пороге.

От запаха крови и жженого пера у нее кружилась голова, подташнивало. В животе муторно возилось нехорошее беспокойство, щедро приправленное внезапным страхом.