Мозес

– Иногда это происходит даже тогда, когда ты просто выходишь на улицу, – продолжал господин Цирих. – Или когда готовишься ко сну. Или, наоборот, когда просыпаешься утром и открываешь глаза… Что-то ждет тебя, но что? Что?

– Такое случается, – повторил доктор Аппель.

– Как же странно все устроено, – негромко продолжал господин Цирих, поднявшись на ноги и выходя на середину палаты. – Не годится петь это лежа, – пояснил он, одергивая пижаму. Затем аккуратно застегнул две пуговицы на вороте и замолчал, немного опустив голову и закрыв глаза.

– Что-нибудь не так? – негромко спросил доктор, когда пауза, по его мнению, довольно затянулась.

Вместо ответа господин Цирих неожиданно выкинул в стороны руки и издал протяжный вой – печальный и, как показалось поначалу доктору, довольно однообразный. Сильные звуки заполнили палату.

Немедленно после этого дверь в палату отворилась и в дверном проеме возникло лицо санитара. За ним маячило лицо медсестры. Господин Аппель сделал рукой знак, означавший, что все в порядке.

– Продолжайте, продолжайте, господин профессор.

Но господин Цирих, впрочем, и не думал останавливаться. Закрыв глаза, размахивая руками, он выл, надувая щеки и выставив вперед челюсть, заставив доктора даже слегка отойти в сторону в опасении, что поющий ненароком заденет его.

Впрочем, это не помогло. Протяжный вой, то затихающий, то вновь набирающий силу, накрыл доктора с головой. Пожалуй, можно было подумать, что певец пытается подражать полицейской сирене, и при этом не без некоторого успеха.

Перед внутренним взором доктора, впрочем, возникла совсем иная картина: залитая лунным сиянием снежная равнина, траурный частокол подступившего леса, пепельное небо и падающий откуда-то сверху вой, звуки которого, казалось, дробились и застывали в морозном воздухе ледяными фигурами, превращаясь в буквы и слова, из которых, словно из льдинок, складывался текст 7-го параграфа второго тома «Собрания теологических глав», критикующих позицию Дунса Скота в отношении Божественного всемогущества…

Отогнав от себя это видение, господин доктор обнаружил, что палату заполнил какой-то курлыкающий звук – нечто вроде «куинг, куинг, куинг», – перемежающийся с легким пощелкиванием и безыскусным шипением (так, как будто быстро-быстро повторялись, чередуясь, буквы «ж» и «с»). Затем в горле у господина Цириха что-то булькнуло, подбородок его задрался вверх и, по-прежнему не открывая глаз, он издал великолепное «пи-у-у, пи-у-у», которое было подобно острому, словно бритва, ножу, просвистевшему над головой доктора. Звук ударился о стену и быстро сменился умопомрачительной трелью, заплясавшей по палате, словно сумасшедший заяц. (Судя по изогнувшейся правой брови господина Аппеля, можно было предположить, что он был близок к мысли, что подобные звуки ни при каких обстоятельствах извлечь из человеческой груди невозможно.)

Конечно же, это было, ни в коем случае, не пение, но все же нечто, имеющее некий тайный смысл, завораживающий тебя какой-то архаической гармонией, подобно сложенному из огромных, едва обработанных камней, величественному строению, чье назначение оставалось загадкой, хотя само оно и манило, и тревожило воображение.

Перед взором господина Аппеля вновь возник черный лес и мерцающая равнина, после чего он неожиданно для себя вспомнил, что параграф семь «Собрания теологических глав» заканчивается словами: «…что и требует от нас навсегда отказаться от точки зрения, смешивающей Божественную волю с произволом».

– Бзя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – пел между тем певец, кажется, с удовольствием демонстрируя все новые и новые возможности своего искусства.

Щелканье, шипенье, куинг, куинг, куинг, – каменные глыбы громоздились над головой доктора Аппеля все выше и выше, они складывались в стены и башни, плели путаные лабиринты и глубокие подземелья, превращая пустое пространство в переходы, лестницы и висячие мосты –

щелкание, шипение, устремленная к звездам трель и, наконец, рыдающий клекот, видимо, требующий от исполнителя немалых усилий, потому что лицо господина Цириха вдруг приобрело несколько лиловатый оттенок и на лбу выступили жилы.

– Наверное, достаточно, – мягко сказал доктор Аппель, протягивая руку, чтобы остановить герра профессора.

Клекот, куинг, куинг, куинг, бзя-а-а-а…

Впрочем, почти сразу вслед за этим все перекрыл высокий трубный звук, который – как показалось доктору – взлетел выше небес прямо от стен Иерихона и внезапно смолк, словно его отрезали. Пенье закончилось.

Достав платок, доктор Аппель незаметно вытер со щеки попавшую туда слюну исполнителя.

Господин Цирих провел ладонью по лбу, затем он открыл глаза и глубоко вздохнул. Видно было, что он возвращается назад и это, похоже, дается ему не без труда.

– Благодарю вас, – сказал доктор Аппель, когда господин Цирих вновь уселся на край своей кровати. Затем он тоже опустился на стул и добавил:

– К сожалению, – добавил он осторожно, чтобы не огорчить собеседника – к сожалению, я не совсем уверен, что сумел обнаружить здесь какую-нибудь дверь.