Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра

Если все эти психологические условия эффективны, убивать становится легко. Теперь ничто этому не мешает. В своей интереснейшей работе Жан Хацфельд собрал свидетельства заключенных хуту, причастных к геноциду в Руанде. У этих интервью есть ценное преимущество: они проливают свет на тип личности таких людей. Очевидно, что не все хуту, участвовавшие в геноциде, психопаты, хотя подобные субъекты вполне могли затесаться среди них. Чтобы углубиться в сравнение серийных убийц и участников геноцида, давайте начнем с того, что их отличает. Мы видели, что расщепление принимает другую форму, что позволяет, в частности, войти во временные рамки преступления. Это и служит трагической иллюстрацией к словам Игнатия, одного из персонажей книги: «В том состоянии, в котором мы находились, нам не приходило в голову, что мы вырезаем наших соседей. Это стало само собой разумеющимся. Они уже не были давними хорошими знакомыми, которые еще недавно протягивали вам банку пива в кабаке, поскольку их там больше не должно было быть. Они стали людьми, от которых позволительно избавиться, если можно так выразиться. Они уже не были теми, кем раньше, и мы тоже. Нас не смущали ни они, ни наше общее прошлое. Мы ничего не стыдились».

Повторюсь: как бы ни были загадочны мотивы серийного убийцы, в том числе в его собственных глазах, они кардинально отличаются от тех, что движут участниками геноцида. В первом случае преступления совершаются в одиночку, без предъявления каких-либо требований и без наличия коллективных идеалов, а во втором речь идет об общей мотивации и действиях, совершаемых во имя одного проекта. Преступления разрешаются вышестоящей инстанцией и рассматриваются как благотворные деяния. Один из героев рассказывает: «Советник заявил нам всем, что отныне мы должны делать только одно – убивать тутси. Мы прекрасно понимали, что это окончательный план». Не говоря уже о финальном решении.

Но есть несколько пунктов, в которых эти две категории убийц похожи друг на друга. Мы знаем, что серийный убийца редко бывает садистом в психоаналитическом смысле слова. Если не считать исключений, участник геноцида тоже им не является. Прежде чем заняться своей жертвой, ему нужно обезличить ее, овеществить, а также исключить для себя любое сочувствие. Вот ужасающее высказывание Фульгенса: «Сперва я ударом дубинки размозжил голову старой мамаше. Хотя она билась в агонии на полу, я не чувствовал, что произошло нечто особенное. Вечером я возвращался домой, даже не размышляя о произошедшем».

Без явной ненависти и чувства вины он может, как и серийный убийца, убить не раздумывая. Его «работа» состоит в том, чтобы убрать скверну, которую представляют собой тутси. Но чтобы зарезать кого-то с помощью мачете, ему не нужно их ненавидеть. Без какой бы то ни было нарциссической оргии и наслаждения всеми возможностями серийного убийцы, участник геноцида просто испытывает удовлетворение от выполненного долга. Леопольд ясно выражает эту дегуманизацию другого человека: «Мы больше не считали тутси людьми. Даже божьими созданиями не считали. Мы перестали рассматривать мир таким, какой он есть, я имею в виду, как божье творение».

Существует также гомология на уровне памяти о преступлении. Память фиксирует первое злодеяние, но последующие уже помнятся не так хорошо. Если верить Леопольду, именно в процессе кровопролития ты становишься настоящим убийцей: «Поскольку я часто убивал, у меня появилось чувство, что все это ничего не значит. Нет, удовольствия тоже не было. Просто я знал, что останусь безнаказанным. Я убивал без последствий для себя и без проблем адаптировался к такой ситуации. По утрам я без тени сомнений спешил на работу, видел, что процесс и результат идут мне на пользу, вот и все. Во время массовых убийств я не усматривал в тутси ничего особенного, кроме того, что они должны быть устранены. Уточню, что, начиная с первого человека, которого я убил, и до последнего, мне никого не было жаль».