Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

^{Мария Модорова (крайняя слева) с подругами по Вхутеину. После 1926. Семейный архив Андрея Соловьева, Москва}

^{Студенты Вхутеина. После 1926. Семейный архив Андрея Соловьева, Москва}

Внизу: Л. Соловьев (в центре), Н. Вишняков (крайний справа); М. Модорова (второй ряд, крайняя слева)

Владимира Маяковского можно было увидеть и в самом институте. «Однажды во Вхутеин, — вспоминает Валерий Алфеевский, — приехали гости: Маяковский, Брик, Кирсанов и Фёдоров-Давыдов. Собрание было шумным, Маяковского восторженно приветствовали. Маяковский снял пиджак, повесил его на спинку стула. Он, остриженный наголо, был в белой рубашке и при галстуке. Он и Кирсанов читали стихи. Потом нас начали упрекать в отсталости. Брик говорил, что в самом недалеком будущем мощные прожектора будут на ночном городском небе закреплять красочные феерии, что мы вроде авангард, а до сих пор цепляемся за свинячьи кисточки. Изгоняли живопись и призывали к производственному искусству, восхищались совершенными формами тогдашних самолетов и автомобилей Форда, которые теперь нам кажутся такими смешными. Фёдоров-Давыдов говорил, что художнику-станковисту нет места в нашем обществе. Все это приводило наши молодые умы в полное смятение. Мы очень хотели быть передовыми и еще больше, может быть, хотели писать свинячьими кисточками. И вот на трибуну поднялся Штеренберг и сказал: „Дети, не обращайте на это внимание, это всего-навсего лишь вечер воспоминаний, совершенно не важно, будут ли это прожектора или вы будете рисовать свинячьими кисточками, можно рисовать гвоздем, важно — что сказать и как“. Вздох облегчения и гром аплодисментов покрыли выступление Штеренберга»[1010].

^{Михаил Курбатов на фоне своих работ. Вхутеин. После 1926. Архив Татьяны Некрасовой, Москва}

Из числа всех мстерян-вхутеиновцев только Григорий Филипповский, Лев Баскин, Александр Богданов, Анатолий Шепелюк, Андрей Кисляков, Мария Модорова и Пётр Кожевников оказались на живописном факультете[1011], причем трое последних учились на сценографов. Таким образом, лишь немногие готовились стать «чистыми» художниками. Самыми ровными и внешне бесконфликтными кажутся пути Александра Богданова и Льва Баскина. Первый из них воспитывался на уроках Константина Истомина, Ильи Машкова, Александра Осмёркина. При этом успевал профессионально заниматься фехтованием, черпая в спорте вдохновение и рабочие темы. Картину Богданова «Лыжная вылазка красноармейцев» в 1931 году приобрела Третьяковская галерея[1012]. Ощущению творческого и жизненного подъема способствовало участие в выставке товарищества «Художник» вместе с Петром Кончаловским и Робертом Фальком[1013]. Лев Баскин учился у Сергея Герасимова и у Дмитрия Моора. Школа знаменитого советского плакатиста в значительной степени предопределила будущую стезю одного из лучших рисовальщиков Мстёрской коммуны. Его дебютом стала Антиимпериалистическая выставка, организованная ФОСХ[1014] в 1931 году[1015], а первой работой, получившей всесоюзную известность, — плакат «Привет Съезду советских писателей».

^{Сергей Кибирев. 1927. Архив семьи Кибиревых, Москва}

^{Григорий Филипповский. Середина 1920-х. Российский государственный архив литературы и искусства}

Григорий Филипповский, блестящий самородок, был изгнан из института через пару лет за непосещение занятий, что не помешало его дальнейшей карьере иллюстратора[1016]. Мятежной сложилась судьба Анатолия Шепелюка. Приехав в Москву в 1926 году, он поступил на изоотделение рабфака искусств. Спустя два года выдержал конкурсные экзамены на живописный факультет Вхутеина. «Учился у Лабаса и Истомина»[1017]. Присоединился к ОМАХР[1018]. Первокурсником участвовал вместе со своим мстёрским педагогом Виктором Киселёвым на Второй выставке Общества московских художников; годом позже его работы отобрали для Первой передвижной выставки живописи, акварели и графики московских и ленинградских художников[1019]. Шепелюк сам оборвал мажорное звучание этой струны, посчитав несовместимыми собственные взгляды на искусство с тем, чему учили мастера. Опрометчивый разрыв с институтом, замешанный на юношеском максимализме, привел его в пучину трудных жизненных обстоятельств, из которых он едва сумел выбраться…

^{Александр Богданов за работой. 1934. Семейный архив Анастасии Богдановой, Москва}