Мудрая кровь

Домовладелица содержала порядочный пансион и об этом не преминула сообщить мистеру Моутсу. И еще – что если девка остается жить с ним, то плата повышается вдвое. И что есть вещи, которые домовладелица терпеть готова, и вещи, которых она терпеть не собирается. Затем она оставила мистера Моутса подумать над ее словами и вынести решение. Ушла она, впрочем, недалеко – осталась стоять тут же, скрестив руки на груди. Мистер Моутс не ответил – отсчитал еще три доллара и отдал их домовладелице.

– Этой девке, мистер Моутс, – сказала домовладелица, – только денег ваших и надо.

– Она их получит. Я заплачу ей, лишь бы убралась отсюда.

От одной мысли, что ее деньги пойдут на содержание шантрапы, домовладелица содрогнулась.

– Не делайте этого, – попросила она мистера Моутса. – У ней прав на то нет.

На следующий день она вызвала представителей социальной службы – чтобы забрали девку в арестный дом. На этот шаг домовладелица право имела.

Потом она решила выяснить, сколько государство платит мистеру Моутсу и сколько он получает как незрячий. Узнать это она тоже сочла себя вправе. В следующий раз, когда мистеру Моутсу прислали пенсию, она распарила конверт, вскрыла его, а через несколько дней посчитала себя обязанной повысить мистеру Моутсу арендную плату. По договору хозяйка готовила ему еду, и когда повысились цены на продукты, домовладелица сочла своим долгом повысить и плату за комнату. Впрочем, от ощущения, будто ее надувают, она так и не избавилась.

Зачем ослеплять себя, сохранив при этом жизнь, если только не имеешь какого-то плана? Если не видишь чего-то, будучи слепым ко всему остальному? Домовладелица решила непременно выяснить о мистере Моутсе все.

– Откуда ваша семья, мистер Моутс? – спросила домовладелица как-то, когда они сидели на крыльце. – Полагаю, они уже умерли?

Хозяйка полагала себя вправе полагать все, что угодно ей. Мистер Моутс, однако, никак не нарушил своего молчаливого состояния.

– И у меня все умерли, – сказала домовладелица. – А у мистера Флада все живы, кроме него самого. – Она же была миссис Флад. – Его родня приезжает ко мне, когда им хочется халявы. Вот у мистера Флада деньжата водились. Правда, он погиб – его самолет разбился.

Через некоторое время мистер Моутс соизволили ответить:

– Моей семьи больше нет.

– Мистер Флад, – повторила домовладелица, – погиб, когда самолет разбился.

Ей начало нравиться сидеть на крыльце вместе с мистером Моутсом, хотя она и сомневалась, что он знает о ее присутствии. Даже когда он отвечал на вопросы, домовладелица сомневалась, будто он отвечает ей лично, миссис Флад, домовладелице. Не кому-то другому. Бывало, они просиживали на крыльце по полдня (он – тихо, она – раскачиваясь), не проронив и двух слов, хотя миссис Флад могла бы разговаривать долго, со вкусом. Если же она не разговаривала, а лишь позволяла мыслям свободно течь в голове, то вскоре подавалась вперед и глядела на мистера Моутса с раскрытым ртом. Любой, кто видел ее в таком положении с тротуара, думал, будто она милуется с трупом.

Миссис Флад пристально следила за привычками мистера Моутса. Ел он мало и против ее меню не возражал. Если бы она ослепла, то целыми днями просиживала бы у радио, поедая торты, мороженое и отмачивая ноги в тазике. Мистер Моутс ел все, без разбору. При этом он постоянно худел, кашель его становился тяжелее; развилась хромота. Едва пришла осень, как мистер Моутс подхватил вирус, однако на крыльцо выходить не перестал. Вообще ходьба занимала у него половину дня. Проснувшись рано утром, мистер Моутс начинал бродить туда-сюда, туда-сюда по комнате (миссис Флад слышала, поскольку жила прямо под ним), затем выбирался на улицу и ходил до завтрака и после него. До полудня он тоже гулял по улице. Изучив четыре или пять кварталов, расположенных вокруг пансиона, мистер Моутс шатался по ним. Впрочем, он мог зайти в один из кварталов и там стоять (хозяйка же не видела его передвижений вне дома); или топтаться у себя в комнате на месте; он мог бы умереть и лишиться всего, что имеет сейчас, – всего, кроме упражнений. Он мог бы, думала домовладелица, в монахи пойти… Чего-то миссис Флад явно не понимала. Ей не нравилось, когда что-то скрывает от ее глаз чистое небо. Как хорошо, когда видишь все ясно.