Мунфлит

По поводу гибели Мэскью некоторые из солдат утверждали, что его застрелил Элзевир, другие же возлагали вину на шальную пулю, выпущенную кем-то из отряда с утеса. Тем не менее награда за наши головы была назначена, и Элзевира оценили в пятьдесят фунтов, а меня в двадцать. Достаточно веская причина, чтобы мы с ним залегли на дно. Видимо, Мэскью и впрямь подслушал под дверью «Почему бы и нет» наш разговор той ночью, когда Элзевир мне рассказывал, во сколько прибудет контрабандный груз. Отряду было приказано прибыть в четыре утра к Седой Башке, и нас неминуемо всех бы арестовали, если бы течение Гулдер не принесло корабль раньше первоначального срока, а отряд не засиделся чересчур долго за выпивкой в «Лобстере».

Все это Элзевир узнал от Рэтси и рассказал мне, считая, что развлечет меня, хотя я, по правде, предпочел бы не знать, сколь оскорбительно низко оценена моя голова. Всего лишь в двадцать фунтов! И вообще меня куда больше интересовала судьба Грейс. Как она выдержала ужасную весть об отце и пришла ли уже хоть немного в себя? Но Элзевир не проронил по сему поводу ни слова, а сам я вопросы о ней задавать стеснялся.

С улучшением состояния ко мне вернулась наблюдательность. Тогда я и обнаружил, что лежу в пещере площадью приблизительно восемь на восемь ярдов, вышиной ярда три и прямыми стенами, ровность которых свидетельствовала, что здесь добывали камень. С одной стороны из нее вел проход, сквозь который мы сюда добрались, с другой находилось нечто вроде дверного проема, а за ним – каменный уступ на высоте восьми морских саженей над уровнем высокого прилива воды. Вырезана была пещера внутри крутого холма – того самого, что высился между Головой Святого Олбана и городом Суонеджем. Этот отрезок гряды отличался от прочих. Во-первых, холмы на нем были не из мелового камня, а во-вторых, высотой они значительно уступали Седой Башке, и расстояние от уровня моря до их вершин не превышало полутораста футов темного монолита, мрачно взиравшего на его воды. Но поднимаясь не слишком высоко над водой, они на добрых пятьдесят морских саженей уходили в ее глубину, и немало славных морских судов, заплутав в тумане или в особенно темной ночи, ударялись о смертоносную их преграду, несущую гибель и кораблю, и людям, чьих криков о помощи никто отсюда не мог услышать. Подводные эти скалы, с виду несокрушимые, как адамит, море внизу подточило, пробив лакуны, из-за которых, едва волны чуть-чуть расходились, пещеру нашу оглашало глухое далекое уханье, а если к тому же и ветер усиливался, его порывы звучали здесь подобно ударам грома, от которого, словно ожив, содрогались стены.

Погожими днями Элзевир иногда выносил меня на уступ понежиться на солнце и понаблюдать за игрой прилива. Сам я при этом оставался невидим, так как выступ был выбит наподобие балкона и меня скрывал каменный парапет, с которого, по-видимому, прежде спускали на тро́сах мрамор в ожидающие на море лодки. Из камня намеком о тех временах до сих пор торчали крепко вбитые ржавые металлические опоры для лебедок.

Так выглядел уступ, а что до самой пещеры, она походила на пустую просторную комнату с белым от каменной пыли полом, которая была так плотно утоптана, что казалось, он покрыт гипсом. Влажность, часто присущая подобным местам, здесь отсутствовала, за исключением зеленевшего от нее целым садом разнообразных мхов уголка, где сверху стекала по каменным сосулькам на пол вода, попадая в специально выбитую для нее чашу, от которой, мешая ей переполниться, тянулся наружу к морю узенький желоб.

Недели шли за неделями, пока, наконец, к середине мая, когда солнце так сильно прогрело землю, что даже ночами стало тепло, я не начал чувствовать первые признаки настоящего выздоровления. Мне по-прежнему приходилось еще лежать, но нога уже не болела, за исключением редких приступов, которые, по словам Элзевира, были вызваны тем, что срасталась кость. Он в таких случаях накладывал мне на ноющее место припарки из трав, а однажды, дойдя почти до самого Чендрона, сумел набрать щавеля, из которого сделал мне еще более эффективное месиво.