Мунфлит

Уходил он теперь куда-нибудь часто, и, хотя возвращался всегда целым и невредимым, меня каждый раз, когда его не было рядом, охватывала тревога. Воображение рисовало мне опаснейшие ситуации, в которых он уже никогда не вернется. К страхам моим ни разу не примешалось мысли, что, оставшись здесь без него, я погибну. Я волновался только о нем, этом суровом великане, которого успел полюбить как отца, полностью доверяя ему во всем и всецело на него полагаясь. Несколько отвлекало меня от тревожного состояния, если я начинал в такие моменты читать. Вот только круг чтения был у меня невелик. Красный тетин молитвенник, который я положил за пазуху, когда мы покидали Мунфлит, да пергамент с псалмами из медальона Черной Бороды, всегда висевшего у меня на шее. Текст, хранившийся в нем, после многих перечитываний давно запомнился мне наизусть до последнего знака препинания, тем не менее я вновь и вновь доставал его и читал, таким образом воскрешая воспоминание о последней своей встрече с Грейс в поместье.

Множество раз обсудив с Элзевиром, куда подадимся, когда нога моя наконец восстановится, мы сочли самым разумным дойти через пролив на «Бонавентуре» до Сан-Мало и там залечь, пока нас не прекратят преследовать. Англия с Францией в те годы воевала, но братство контрабандистов обеих стран оставалось прежним, и, если возникала необходимость, они охотно обеспечивали друг друга на любой срок пропитанием и прочей помощью. Поэтому Элзевир, не зная еще, что близки события, из-за которых план наш останется неосуществленным, собрался в Пул для переговоров по поводу дня, когда «Бонавентура» сможет взять нас на борт.

Покинул пещеру он ближе к вечеру, полагая, что вдоль утесов путь для него безопасен даже в дневное время, а добираться по полуострову до Большой земли предпочтительнее под покровом сумерек. Юго-западный ветер, уже с утра достаточно ощутимый, после ухода Элзевира заметно усилился. Нога моя достигла уже настолько сносного состояния, что я мог, опираясь на прочную трость из терновника, которую мне вырезал Элзевир, ходить по пещере. Мне захотелось полюбоваться с уступа на волнующееся море. Я вышел наружу и сел, прислонясь спиной к камню в таком положении, что он служил мне защитой от порывов ветра, открывая одновременно вид на пролив. В нем отражалось хмурое небо. Каменный склон утеса над ним нависал пузатым бортом гигантской лодки, становясь книзу темно-серым в оранжево-коричневых пятнах водорослей, отчеркивавших, как ватерлинией, предел, за которым утес скрывала морская пучина. Прилив подступал. Ветер нес с собой полутуман-полуморось, и я мог видеть сквозь это влажное марево, как над Поверил-Пойнтом уже вздымаются бесчисленные валы волн. Морские птицы, почувствовав, что природа скоро сыграет какую-то злую шутку, заполнили все выступы вдоль утесов и нахохлились там полосою пушистого снега.

Картина эта повергла меня в меланхолию. Ветер тем временем все усиливался, а ближе к заходу солнца направление его стало южнее, отчего море подбиралось все ближе к утесам, и водная пыль теперь долетала даже до моего выступа, заставив меня отступить под защиту пещеры. Ночная тьма настала раньше обычного. Окутанный ею, я лежал на своей соломенной постели. Ветер, забрав еще больше к югу, с воем врывался ко мне снаружи. Лакуны под полом пещеры гудели и рокотали. Гигантские волны накатывали на камни утеса. Время от времени очередной особенно мощный их вал ударялся в него с такой силой, что пещера дрожала, а секунду спустя эта стена воды, роняя на выступ тяжелые брызги, падала вниз.

К меланхолии, охватившей меня с наступлением непогоды, добавились страх от одиночества, кромешной тьмы и люто бушующей ночи. В голову лезла всякая муть. Я вспомнил историю о существах, загнанных в эти шахты святым Альдхельмом. Где-то здесь расхаживает с той поры темными ночами и душит людей демон Мендрайв. Дальше воображение мое выкинуло еще более скверный фортель. Мне почудился на полу пещеры человек с изможденным белым лицом, обращенным вверх, и красной дырой посередине лба. Сидеть в темноте мне стало невмоготу. Свечей штуки три у нас было. Поднявшись с постели, я захромал, пытаясь нашарить хотя бы одну. Это мне удалось, но потом пришлось изрядно повозиться, прежде чем вышло зажечь ее. Наконец я установил ее в углу пещеры и уселся рядом, прикрывая пламя полой камзола, но сколь ни старался, оно под порывами ветра клонилось набок, и свеча таяла с быстротой свечи черного дня для «Почему бы и нет». Стоило мне вспомнить злосчастный аукцион, я снова, как наяву, увидел Мэскью. Лицо его сперва выражало злорадное торжество, как в момент, когда булавка вывалилась из свечи на блюдце, положив конец торгу, но вскорости сделалось мертвенно бледным, а во лбу заалела дыра от пули.