Мусор

– Конкретное – это из мира идеального. Как в сказках: плохое и хорошее, зло и добро. Но мир сложнее. Людей здесь пугают перемены, поэтому токсичный завод для них не страшнее протеста. Они любят свой город, но вынуждены ездить отсюда за сотни километров, чтобы зарабатывать какие-то деньги, потому что в Боголюбове работы мало. Они отлично знают, что власть грабит их, но благодарны, что не убивает – сам знаешь, ни одни перемены в стране боголюбовцам жизнь не улучшили, а только наоборот. И конечно, те, кто из этой нищеты добрался до достаточно высоких мест, будут говорить что угодно, даже сами в это верить, лишь бы не потерять нажитое. Это нормально. Тебе придётся искать правду только в этом, вот так и писать. Как картина импрессионистов: издали вроде чёткий и ясный пейзаж, а приблизишься – сплошная мазня.

Саше стало досадно. Она сидит перед ним: такая красивая, утончённая, на этой уродливой кухне с обвалившейся на стенах штукатурке, говорит про импрессионистов, пока где-то за окном кричит петух, и защищает всё это убожество с таким видом, будто является естественной       его частью.

– Женя, но ведь это стагнация! От которой шаг до деградации. Ничего не меняем, как бы не сделать ещё хуже. Но когда понятно, что вот оно, хуже некуда – всё равно, вроде и так нормально. Допустим, народ здесь и правда хранит некий великорусский секрет, который я, столичный мудак, если когда-то и знал, теперь точно забыл… Но вред от строительства этого завода нельзя не понимать? Ты, по крайней мере, не можешь не понимать!

– Я понимаю, – вздохнула Женя. – И очень этого боюсь. Сражаться я не умею. И, если что, мне проще уехать, хотя, видит бог, я очень, – она с такой силой выделила это «очень», чтобы он поверил безоговорочно, – люблю этот город.

– Значит, надо что-то делать, чтобы не пришлось уезжать, – твёрдо сказал ей Саша. – Чаще всего борьбу возглавляют именно те, кто еще час назад был уверен, что не умеет сражаться.

Женя, по-видимому, ожидавшая чего-то другого, взметнула руки в возмущении.

– Ты же первый искал конкретики! А теперь даёшь пространные советы: «что-то делайте» и пихаешь на амбразуру меня. Получается, ты превозносишь сам себя над нами, но так же беспомощен в этой ситуации.

Саше было неприятно, что она употребила «беспомощный» в его адрес, что она в принципе не воспринимала его человеком, который имеет право на осуждение, потому что делает что-то особенное и в настоящей ситуации даже дерзкое, работая журналистом в независимой газете.

– Между нами есть большая разница, – сухо произнёс он. – Я здесь не живу. Я сюда приехал, как корреспондент, а это уже много. Дальше мне требуется ответный импульс. Помощи неравнодушных правозащитников на всех не хватит: хотя бы потому, что в ней нуждается слишком много городов и семей. Надо инициировать всё снизу, чтобы хоть что-то вышло.

Она смотрела на него внимательно, как будто разгадывала загадку. Пальцами, не глядя, она тем временем складывала оказавшийся перед ней фантик от конфеты: шесть прямоугольных полосок в одну, сгибаемую пополам, и снова разложить всё в большой, мятый бумажный лоскут с облетевшей позолотой.

– Я всё думаю: ты рассуждаешь как чужак, которого ничего не связывает с этим городом. Ты говоришь, что тебе не жить здесь – но ведь тут твоя семья! И тебя не может это не задевать. Возможно, ты и злишься так, потому что для тебя это слишком важно, но ты так же не понимаешь, как это предотвратить. И это уже ставит тебя в один ряд с инертными боголюбовцами: ты сам себе простить не можешь, что один из нас – тех, кого ты так критикуешь.

«Как они все любят искать банальные ответы на огромные вопросы! Как, оказывается, просто подобрать ключик ко мне – как будто я примитивный организм, вроде Немца или Маугли. Хотя и тех-то хрен объяснишь вот так, с наскока!».

Женя притом продолжала, хотя начало её мысли он потерял за своими внутренними переговорами.

– … ведь и у тебя есть счастливые воспоминания, связанные с Боголюбовым, и наверняка их море!

– Моё счастливое воспоминание отсюда только одно, и ты его прекрасно знаешь, – сказал он, желая теперь уколоть её, стать ей как можно более неудобным. «Хватит этой патоки!».

Она удивлённо приподняла брови, и это движение показалось ему слишком фальшивым. Женя из последних сил пыталась казаться нейтральной. Тюрин тем временем продолжал:

– Ты всё время говоришь «нас», пытаясь слиться с этой фантомной массой, и выходит, как будто я критикую тебя. Но я, пусть недоволен ими, тебя совсем не имею в виду.

– О, чем же я так отличаюсь от них?

«Опасно. Эту битву точно проиграешь ты сам».

– Ты знаешь и чувствуешь, что на них не похожа. Иначе я никогда не полюбил бы тебя. А я с самого детства отлично понимал, что не вписываюсь – и это не обламывало, а обнадёживало меня. И над тобой посмеивались за спиной, какая ты странная, и наверняка продолжают, – приятно было видеть, как она замерла в напряжении, как постепенно таяла эта её приобретённая, незнакомая ему уверенность в себе, – потому что ты всегда была другой.