Мусор

– А что ты припёрлась? Что ты хочешь здесь найти? Я столько тебе дала – вот чем ты мне отплатила? Убирайся туда, где всё это делала, шалашовка!

Мама тоже заметила дочь, и это совершенно разъярило её. Ангелина, словно очнувшись от обморока, резко развернулась и убежала в сумерки коридора. Попытавшись ещё зачем-то призвать охавшую и стонущую мать к тишине, Саша выбежал следом. Двор был пуст. На крыльцо, тяжело дыша, поспешно взбиралась Клава, наскоро набросившая на себя линялый серый плащ. Столкнувшись с племянником в дверях, тётка пыталась спросить его, что случилось, почему Машка так кричит, но он наскоро ответил ей: «Всё в порядке», – и побежал дальше, надеясь найти сестру, попросить прощения за выданную тайну, как-то её успокоить. Вслед ему раздалось тёткино: «Что ж ты за человек? Приехал – всех довёл! Мать во что превратил гадостями своими! Ведь знаешь, какая она нервная, что ей нельзя волноваться! И продолжаешь, продолжаешь. Когда ж ты уедешь уже? Скорее б ты сдох!». Саша, уже вышедший за пределы бывшей калитки, с удовольствием бросил ей: «Сама подыхай! Хватит хороших людей сживать!». Нигде на улице Ангелины тоже не было видно.

Он бежал той же дорогой, какой шёл уже сегодня утром, и не разбирал ничего вокруг. Он звонил Ангелине, но та не отвечала; выйдя на асфальтированную дорогу и оглядев пустую улицу, он понял, что найти её не удастся, и начал звонить Жене, продолжая свой бег. Та сбрасывала: раз, другой, третий; наверное, была на уроке; а он, услышав частые гудки, убирал телефон от уха и тут же повторял всё вновь, дойдя до того исступления, в котором страшнее не добиться желаемого, чем выглядеть глупо. Неизвестно, на какой по счёту его звонок она ответила – не раздражённая, но взволнованная.

– У тебя уроки?

– Да, – ответила она. – А что случилось? У меня сейчас будет окно.

– Хорошо. Никуда не уходи! Где там твой кабинет?

– На первом этаже, в самом конце коридора.

– Хорошо! Я сейчас подойду.

И он, запыхавшийся, с заплетающимися ногами, под бьющим в лицо ему противным, сырым снегом, продолжал бежать, подгоняемый какой-то мрачной, несознаваемой им целью, чувствуя порыв, но не разбирая его деталей.

Поутру музыкальная школа была совершенно тиха и пуста, лишь на верхнем этаже игралась на фортепиано сбивчиво, с долгими паузами, весёлая мелодия и громкий ледяной голос отстранённо считал: «Раз… два… три…». «Нет, это не она», – прислушавшись, быстро убедился Тюрин и побежал по длинному, неосвещённом коридору, по рыжему старому линолеуму, исчерченному чёрными полосками от подошв, а повешенные на длинную верёвку вдоль обеих бледно-розовых стен детские рисунки трепетали, один за одним, вслед его движению, словно пытались похлопать по плечу, подбадривая. Дверь в самый дальний кабинет была открыта, и он увидел её ещё в проёме: свободный брючный костюм чёрного цвета делал Женю более тщедушной, чем обыкновенно, волосы забраны в высокий хвост, как в детстве; она полуприсела на краешек парты, ничего не делая, и праздно вертела в руках телефон, как будто только что поговорила с ним и сразу начала ждать, хотя с момента их разговора прошло не меньше десяти минут. Кабинет был совсем крошечным, с одним окном, заставленным горшками с красными и розовыми геранями – их помоечной вонью пропиталось, кажется, всё пространство; мутно-коричневое пианино и две парты, поставленные лицом к лицу – больше здесь не поместилось бы ничего. Он ворвался и, не раздумывая, поцеловал её, как хотела, но не смогла сегодня сделать спешившая к нему из школы Саша. Женя не отстранялась, хотя и не отвечала ему. Тюрин не узнавал ни запаха её, ни вкуса, ни текстуры, зато нащупал знакомую лопатку, выдававшуюся даже под пиджаком, такую острую, что её легко можно было сжать пальцами, и держал. Когда, наконец, что-то произошло, и то ли она сама вырвалась из его объятий, то ли он отпустил, Женя наскоро вытерла губы обратной стороной ладони и бросила быстрый взгляд на так и не прикрытую дверь.

– Поехали со мной, – вдруг выпалил он.

Женя смотрела в недоумении.

– Куда?

– В Москву!

– Ты с ума сошёл! – уголок её рта неловко поехал вниз: она сомневалась, то ли смеяться шутке, то ли возмущаться глупости предложения. – Что я там буду делать?

– А что ты делаешь здесь? Жить! Думаешь, там нет музыкальных школ?

– Но у меня дети… Двое!

Уже позже, мучительно восстанавливая в памяти этот нелепый, лишний разговор, которого не должно было случиться, он заметил, что Женя не отказывалась, а как будто искала доводы против, лишь бы услышать, как он уверенно их разобьёт; но тогда он торопился договорить, пока никто не вошёл, пока она слушала его, не прогоняя, пока не остыло это снова сблизившее их послевкусие неожиданного поцелуя.

– Ну и что? Детских садов в Москве ещё больше!

– Нет, это невозможно… У меня тут стройка, работа; здесь моя мама, здесь всё! Да мне просто нравится жить тут, хоть ты и не веришь.