Мусор

– Хорошо. Тогда я перееду! – с жаром воскликнул он, не поняв, как это вышло, но совершенно не лукавя. – По цене московской однушки тут наверняка можно снять приличный домик. Или будем жить в твоём: нам будет хорошо, мы даже не заметим, какой он тесный и неудобный! Я буду брать тексты на редактирование: я читал, если набрать достаточно, можно зарабатывать не меньше ста тысяч в месяц. Много у кого в Боголюбове такая зарплата, а? Муж твой зарабатывает столько своими столами, скажи?

– А дети? – опять спросила она.

– Да что дети? Ты не знаешь детей, которые так живут? У них будет два отца в одном городе. Один будет учить их делать мебель, а я… я буду учить их, что кофе – мужского рода, в конце концов! Тоже не самое бесполезное знание. Я смогу снова писать, потому что ты не станешь мешать мне, и наконец выпущу какой-нибудь роман. А ты будешь искать свою рок-группу, и никто не будет это высмеивать. И только не говори мне, что он не высмеивал эту мечту, как все остальные! Что именно поэтому ты её и забросила.

Она покачала головой, прикрыв глаза, словно препятствуя созданной им картине входить в её сознание.

– Саша, это нелепо. Ты повторяешь наши старые разговоры, но мы это уже проходили. Ничего же не вышло.

– Может быть, нужно было именно столько времени? Всё вот это пережить, перечувствовать, чтобы сбылось то, старое?

Он мог бы взять её за руку, но боялся, что это будет слишком кинематографично. Боялся, что дотронется до неё, и, как во сне, всё тут же прекратится, трансформируется в новый мираж, перетечёт в совершенно новый сюжет.

– Это очень наивно. Прошлое не возвращается.

– Да почему?! – он вскричал, ужасно раздосадованный тем, как она противостоит его разгорячённой уверенности. – Почему я могу вернуться в родной город, где за десяток лет так мало изменилось, но не могу вернуться во времени – к единственной женщине, которую любил, – и не снять всё с паузы?

– С паузы, – она повторила медленно, пытаясь осмыслить сказанное им, и казалась расстроенной.

Тюрин всё понял и хотел объяснить, что случайно подобрал этот неудачный, пренебрежительный образ, обесценивающий всё пережитое, выставляющий её только кадром в череде дней, который можно отмести за ненадобностью, а после восстановить, как только появится необходимость, но Женя положила ладони, перекрестив запястья, на живот, прикрытый чёрной тканью высоких брюк, и сказала тихо, но отчётливо:

– Я беременна.

На стене висели карандашные портреты композиторов. Он положил локти на крышку фортепиано и отвернулся от неё, стараясь найти новый объект, на котором можно сосредоточить взгляд, лишь бы не видеть её, ссутулившуюся, защишавшую от угрозы разрушения её тихого лучезарного мещанства свой пока ещё совсем не выпуклый живот.

– Давно ты знаешь? – спросил, не глядя.

– Месяца три.

«Модест Мусоргский, 1839 – 1881. Русский композитор, член “Могучей кучки”». Полнолицый мужчина, с чёрными, зачёсанными волосами и густой бородой, смотрел в сторону школьной доски. «Я ещё никогда не видел столько беременных, сколько в этом городе, в этой поездке!», – сказал он вслух портрету, призывая посмеяться над глупостью своего положения, и пошёл.

Он выходил из школы, ожидая, что, может быть, кто-то окликнет его, хотя знал, что этого не случится – и радовался. Как глупо было приходить, призывать к разводу, целовать совершенно чужую ему женщину, в этот момент растившую в себе чужого ребёнка. «А она не спорила, не отказывалась. Только выкладывала карты на стол, которые я должен был бить. Напоследок оставила козырного туза. Опять проиграл!».

Два раза он набрал Ангелине, которая не отвечала по-прежнему. Что с ней сделать? Надо встретиться, убедиться, что с ней всё в порядке, извиниться за то, что вмешался, что рассказал матери, объяснить, почему иначе не мог. «Какая, правда, упрямая!». Снег не прекращался: ему удалось покрыть землю тонкой белёсой рябью, припорошить углубления возле бордюров, а вскопанные ряды чернозёмных клумб напоминали меланжевую вязку, в которой тёмные полосы прерываются неравномерными светлыми точками. Мама вязала ему такую шапку, когда он был маленьким.

Саша начал на ходу набирать сестре сообщение в вотсаппе, но быстро запутался в искусственных словах – выходило слишком официально, равнодушно. «А что, если она здесь, у своего мужика?», – подумал он, пройдя взглядом недолгий путь от школы до ужасного офиса адвоката. Ну конечно, где же ей ещё быть, искать поддержки, объявлять о своих намерениях, убеждаться, что всё выйдет, как задумано ею.

Однако на двери кабинета висел тяжёлый навесной замок. Во дворе бродила, уютно погрузившись в потрёпанное пальто, полненькая женщина, собирая какие-то битые куски кирпичей под выходившими сюда окнами соседнего жилого дома.

– Простите, вы не знаете, где живёт адвокат?

Женщина смерила незнакомца пристальным взглядом, проверяя, откуда он может тут взяться, и прикидывая, можно ли ему доверять.

– Игорь Павлович?