Мусор

Саша отчётливо представил себе её бессильное одиночество. «Я же едва ли не единственный человек здесь, которому она доверилась!». Он представил себя подростком, оканчивавшим школу, понимавшим, что не вынесет ни года больше в этом доме, но не представлявшим, как изменить это; ужасавшимся тому, что ничего не выйдет, и оттого решившим не предпринимать ничего, изображая полное безразличие и довольство судьбой… Как бы ему тогда хотелось, чтобы в доме появился тот, кто скажет: не волнуйся; пусть не слишком безоблачно, но всё устроится; главное – не смиряться! Тот, кто был бы живым примером, как можно – даже если не сообразно своим громадным мечтам, – изменить основу, вырваться из замкнутого круга, повернуть в другом направлении. И вот, дождавшись его, Ангелина вынуждена думать, что этот человек стыдится её, обсуждает за спиной с лживой директрисой и с разочарованной матерью; он предал её ради желания быть принятым в семье за своего, из страха разменять домашний комфорт, настолько мнимый, что никогда его по-настоящему не ощущал и, вопреки отчаянному желанию, вряд ли когда-то ощутит; из всегдашней робости перед материнской обидой, от которой ни один из манёвров всё равно не спасал.

К счастью, из-за того же стеснения он снова не переодевался, вернувшись домой, поэтому смог выйти в коридор. В проёме ванной комнаты светилась голая лампочка, придавая тёплый оттенок бесцветной квадратной плитке на стенах. Мама, едва нагнувшись к раковине, большая и неловкая, полоскала под краном тарелки, собирая их в высокую горку, с очень серьёзным видом. Она не заметила, как сын накинул куртку и вышел на улицу, придержав ногой дверь, чтоб не обнаружить себя её стуком.

Саша прошёл в темноте двором: Клавин пёс сопроводил его глухим лаем. На улице была как будто глубокая ночь, и только вдалеке, над мостом, как всегда сияла линия фонарей. Ветер колыхал зловещие чёрные ветви деревьев. В конце улицы виднелся огонёк – как будто зажжённый фонарик на чьём-то телефоне, – и в его отблеске поспешно двигалась человеческая фигура. Он хотел догнать её, но боялся окликнуть: то ли понять, что обознался, то ли раскрыть своё присутствие, – поэтому просто пошёл следом быстрым шагом. Когда он приблизился, фигура остановилась, развернулась к нему: он увидел бледное лицо Ангелины и, кажется, заметил на нём радость от узнавания его.

– Ты чего? – спросила она.

– Решил с тобой пойти. Ты меня извини.

– За что? – она повернулась и медленно двинулась дальше. Саша шёл немного поодаль.

– Я, правда, был сегодня в школе. Говорил с Татьяной Леонидовной. Я ходил туда не из-за тебя, но и тебя мы тоже обсуждали. Я не хотел, чтобы мама так всё поняла…

– Ой, забей, она всегда всё понимает не так, я привыкла, – с чрезмерной лёгкостью ответила она.

Саша не знал, стоит ли пересказывать их разговор с директором. Пока он догонял Ангелину, был уверен, что тут же передаст ей все нахлынувшие на него чувства: как он был таким же подростком, что тогда думал, как ощущает себя сейчас, как понимает её и сопереживает, – но теперь оказалось, что всё потухло, и он забыл, что хотел сказать, да и нужных слов, кажется, никогда не отыскал бы.

С горки навстречу к ним тоже спускалась высокая фигура, освещавшая дорогу перед собой фонариком. Тёмная парка: Саша. Конечно, Тюрин был очень ей рад, ведь она избавила его от необходимости говорить не то, что собирался сказать, и не то, что от него хотели бы услышать.

Он покорно шёл за девчонками, которые неестественно, понимая, что их слушает посторонний человек, много старше их, подшучивали друг над другом и обменивались непонятными новостями из своей школьной жизни. Чуть поднявшись по улице, они нырнули под высокий тополь. У Саши в руках был тяжёлый чёрный пакет, который ударился о землю, и она при этом выругалась. Тюрин наклонился и подлез под нависавшие ветви вслед за ними, чуть не упав в проделанную тут дождевой водой глубокую, влажную колею, и увидел выломанную в решётчатом заборе брешь. Тогда он понял, что идут они, вопреки его ожиданиям, не гулять по вечернему городу, а выпивать на территорию детского сада, где их компания также часто сидела в молодости, седлая деревянные фигуры лисы и волка, зайца и колобка.

Фигур больше не было, но стоял сколоченный кем-то самостоятельно из остатков досок большой корабль, внутри которого была насыпана высокая горка песка с разбросанными по хребту пятнами формочек, а по бокам – приколочены низкие скамеечки. Ангелина села на одну из них, а Саша быстро устроилась на корме. Тюрин поёжился: воздух был уже очень свеж, ветер дул всё сильнее; ровно напротив, на расположенном через дорогу закрытом магазине хлебных изделий, ярко сиял фонарь, ослепляя его. Улица располагалась на возвышении, поэтому стратегически площадка детского сада была наиболее выгодна для тёмных подростковых дел: отсюда прекрасно просматривалась дорога, а с неё, напротив, ничего не было видно.

– Не холодно нам будет? – озабоченно поинтересовался он.