Читаем Музей. Архитектурная история полностью

Концепция Р. Ольденбурга получает иногда неожиданное воплощение. Например, в форме публичной сауны в Хельсинки, само название которой «Культурная сауна» (Kultuurisauna) демонстрирует смешение и смещение акцентов в современной культуре. По замыслу архитектора Туомаса Тойвонена и дизайнера Нене Цубой она должна стать «местом, где люди собираются вместе, обнажаются, очищаются духовно и физически, расслабляются, обмениваясь спокойствием друг с другом»[135]. Помимо традиционных для саун помещений, здесь предусмотрены пространства для встреч, дискуссий, лекций, представлений. От общепринятого «третьего места» «Культурную сауну» отличает анонимность, которая возникает, как только посетитель снимает одежду. Но, казалось бы, идеальное пространство, где нет необходимости притворяться, нет социального или культурного неравенства, одновременно оказывается и пространством, где нет возможности спрятаться, скрыться. Конечно, в эпоху всеобщего отчуждения, провоцируемого социальными сетями и информационными технологиями, это интересная тактика, заставляющая наконец поднять голову и посмотреть в глаза другого. Однако принудительность этой процедуры (в сауне отсутствует возможность находиться в одежде) возвращает нас к советской, тоталитарной концепции публичного досуга под постоянным наблюдением, когда перенесение культурной деятельности в приватную сферу рассматривалось как подрыв господствующей идеологии.

В режиме объединения ряда функций существуют библиотеки, музеи, концертные залы, магазины, предприятия общественного питания. Все это говорит о том, что идея автономности ключевых функций городской жизни исчерпала себя. Должно произойти формирование полифункционального пространства вокруг одного, самого гибкого типа общественного здания. На современном этапе развития культуры таким типом может быть только торговый центр. Его логике подчиняются даже транспортные узлы. Изначально транзитные, проходные пространства сейчас, несмотря на увеличение скорости движения всех видов транспорта, ориентируются на долгосрочное пребывание пассажира. Аэропорты, авто- и железнодорожные вокзалы проектируются так, словно это не место вынужденного при путешествии пребывания, а очередное многофункциональное здание, в котором торговая функция оттеснила на периферию транспортную.

Институт торговли и потребления хотя и менялся мало, все же оказался достаточно агрессивным и на сегодня функционально вобрал в себя почти все типы общественных пространств. В поиске новых оригинальных средств формирования и выявления его характера движущей силой в большей степени, чем любая другая функция городской жизни, становится торговля. Расширение спектра функций, вызванное необходимостью увеличения объемов торговли, приводит к использованию торговых пространств как пешеходных связей между городскими зонами, в них появляются библиотеки, художественные галереи и музеи. Процесс этот настолько динамичен, что туда же начинают постепенно включаться части исторической ткани города (пешеходные улицы, площади), что еще больше усиливает ощущение города и магазина как единой системы. То есть общественное здание теряет четкие контуры, превращаясь, используя терминологию Мишеля Фуко, в гетеротопию[136] – место, характеризующееся особого рода пространственно-временным единством, отличающимся от нормального порядка повседневной жизни (именно возможностью отстраниться от рутины рабочей или домашней атмосферы оказываются притягательны «третьи места»). Структурные элементы такого пространства не могут быть выстроены в линейную последовательность, они взаимоналагаются, проникают друг в друга.

На современном этапе развития общественных институтов уже бессмысленно говорить о том, что музеи и библиотеки своей архитектурой напоминают торговые центры. Это естественное следствие борьбы за посетителя, за каждый лишний час, проведенный им в стенах того или иного общественного здания. «Музей выходного дня» двадцать первого века не может выглядеть как «храм наук» века девятнадцатого. Сегодня мы становимся свидетелями появления новых общественно-торговых пространств, где в синкретичном единстве, как на поздней древнегреческой агоре, будут совмещены все функции, где одновременно будут удовлетворяться все социальные, культурные и экономические потребности горожан. Это гомогенное пространство обладает соответствующей архитектурой, которая вообще не будет нуждаться в типологической трактовке.

Заключение

Перейти на страницу:

Все книги серии Исследования культуры

Культурные ценности
Культурные ценности

Культурные ценности представляют собой особый объект правового регулирования в силу своей двойственной природы: с одной стороны – это уникальные и незаменимые произведения искусства, с другой – это привлекательный объект инвестирования. Двойственная природа культурных ценностей порождает ряд теоретических и практических вопросов, рассмотренных и проанализированных в настоящей монографии: вопрос правового регулирования и нормативного закрепления культурных ценностей в системе права; проблема соотношения публичных и частных интересов участников международного оборота культурных ценностей; проблемы формирования и заключения типовых контрактов в отношении культурных ценностей; вопрос выбора оптимального способа разрешения споров в сфере международного оборота культурных ценностей.Рекомендуется практикующим юристам, студентам юридических факультетов, бизнесменам, а также частным инвесторам, интересующимся особенностями инвестирования на арт-рынке.

Василиса Олеговна Нешатаева

Юриспруденция
Коллективная чувственность
Коллективная чувственность

Эта книга посвящена антропологическому анализу феномена русского левого авангарда, представленного прежде всего произведениями конструктивистов, производственников и фактографов, сосредоточившихся в 1920-х годах вокруг журналов «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ» и таких институтов, как ИНХУК, ВХУТЕМАС и ГАХН. Левый авангард понимается нами как саморефлектирующая социально-антропологическая практика, нимало не теряющая в своих художественных достоинствах из-за сознательного обращения своих протагонистов к решению политических и бытовых проблем народа, получившего в начале прошлого века возможность социального освобождения. Мы обращаемся с соответствующими интердисциплинарными инструментами анализа к таким разным фигурам, как Андрей Белый и Андрей Платонов, Николай Евреинов и Дзига Вертов, Густав Шпет, Борис Арватов и др. Объединяет столь различных авторов открытие в их произведениях особого слоя чувственности и альтернативной буржуазно-индивидуалистической структуры бессознательного, которые описываются нами провокативным понятием «коллективная чувственность». Коллективность означает здесь не внешнюю социальную организацию, а имманентный строй образов соответствующих художественных произведений-вещей, позволяющий им одновременно выступать полезными и целесообразными, удобными и эстетически безупречными.Книга адресована широкому кругу гуманитариев – специалистам по философии литературы и искусства, компаративистам, художникам.

Игорь Михайлович Чубаров

Культурология
Постыдное удовольствие
Постыдное удовольствие

До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой. Где это возможно, опираясь на методологию философов – марксистов Славоя Жижека и Фредрика Джеймисона, автор политико-философски прочитывает современный американский кинематограф и некоторые мультсериалы. На конкретных примерах автор выясняет, как работают идеологии в большом голливудском кино: радикализм, консерватизм, патриотизм, либерализм и феминизм. Также в книге на примерах американского кинематографа прослеживается переход от эпохи модерна к постмодерну и отмечается, каким образом в эру постмодерна некоторые низкие жанры и феномены, не будучи массовыми в 1970-х, вдруг стали мейнстримными.Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.

Александр Владимирович Павлов , Александр В. Павлов

Кино / Культурология / Образование и наука
Спор о Платоне
Спор о Платоне

Интеллектуальное сообщество, сложившееся вокруг немецкого поэта Штефана Георге (1868–1933), сыграло весьма важную роль в истории идей рубежа веков и первой трети XX столетия. Воздействие «Круга Георге» простирается далеко за пределы собственно поэтики или литературы и затрагивает историю, педагогику, философию, экономику. Своебразное георгеанское толкование политики влилось в жизнестроительный проект целого поколения накануне нацистской катастрофы. Одной из ключевых моделей Круга была платоновская Академия, а сам Георге трактовался как «Платон сегодня». Платону георгеанцы посвятили целый ряд книг, статей, переводов, призванных конкурировать с университетским платоноведением. Как оно реагировало на эту странную столь неакадемическую академию? Монография М. Маяцкого, опирающаяся на опубликованные и архивные материалы, посвящена этому аспекту деятельности Круга Георге и анализу его влияния на науку о Платоне.Автор книги – М.А. Маяцкий, PhD, профессор отделения культурологии факультета философии НИУ ВШЭ.

Михаил Александрович Маяцкий

Философия

Похожие книги

100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука