Музей «Калифорния»

Наш домик в Пасифик-Бич стоил две тысячи в месяц (последний год перед взрывом цен в Южной Калифорнии — последний год невинности капитализма… последний ли?..): был тесным и душным, прокуренным и продуваемым ночью океанским бризом, но мы заперлись в нем от всех суицидов и прочей внешней вчерашней хуйни; и поднялись на облако, чтобы быть наивысшими людьми — зачем игры эти мрачные с несчастной влюбленностью, с неопределенностью: любит / не любит?.. Травка проста как палка: покури и будет хорошо, никакой двусмысленности, а кто говорит, что его «не берет», — просто не курил нужного и в нужном объеме, ну либо перекурил свое, тут уж извини, братец; в таком мозгу просто нечему стало соединяться с нехитрыми травяными мозгами. Easy as that.

«Listen, dude, you need to stop that and I need you back», — Дамиан позвонил, когда мы с Дашей были в Вегасе. Я отвез ее на один день, в свои полтора выходных. Мы заснули на парковке казино, и охранник разбудил нас: «You cannot sleep here». — «Yeah, yeah, we are going inside, just a minute, already going, see?» И мы правда пошли в чертово казино, казино Вегаса по укурке — это удачный маневр. «Дамиан, я не могу вернуться, я совершенно убитый, я убит, я умер, не зови меня обратно, не жди, не полагайся на меня. Это последняя история, в которую я сыграю с ней перед чем-нибудь следующим». Дамиан звонил мне каждый час — требовал, чтоб я вернулся.

Оттого, что уже нет никаких загадок друг в друге, мы с Дашей куда ближе в наш второй раз. Нет никаких иллюзий: я не встану на колено, не позову, не брошусь за ней в последний момент. Она уже знает: один раз он отпустил — во второй, значит, отпустит тем более. Каждому стоило бы пройти через отношения дважды — во второй раз они очищены от всякой шелухи недосказанности. От розовых грез. Остается только то, что на самом деле нравится, а значит, то, что на самом деле происходит: веселье да близость. Она висит на моей руке, и я веду ее через обдолбанный шумный Вегас. Быть здесь — свой вид наркотика. Впрочем, мы плывем будто в полусне, и звуки, даже самые громкие, слабо нас касаются: здесь можно справить свадьбу, прямо сейчас, прямо сегодня. Мы чуть протрезвели: стоим перед указателем и чуть крепче сжали руки друг друга. Часовня — направо. Сто тридцать долларов и дело с концом, Даша — моя жена, и путь резко переписан.

«Ты же не хочешь быть один», — всегда обращается ко мне этот голос из прошлого, где последовательно-упрямо, через слезы и бессонницы, я пошел теми дорогами, которые вели в пустыню к бесплодным берегам.

Наркотики немножко размыкают стены внутренней темницы — самые легкие из них я имею в виду — травка, алкоголь… Я не очень доверяю женщине, не пьющей, не курящей в моем присутствии, берегущей свою матку для чьих-то там детей, берегущей свою кожу для чьих-то там поцелуев.

Чем дальше я отплываю, тем яснее видно, что свежесть тела — недостоверное богатство, но с ним можно зайти на большее число вечеринок и, может быть, запрыгнуть в большее число странствий. А мой вихрь мыслей входит в ее вихрь проще, если мы под каким-нибудь веществом.

Нет, разумеется, наша прогулка ведет мимо часовни: проходим через огромный танцующий зал насквозь, по нам ползают ионный огонь прожектора и плазма пульсирующей светомузыки — ритм скрепляет нас в недолгий, необязательный, получасовой танец-поцелуй, — мы закидываемся по совету жокея какой-то дрянью в туалете, и вдвоем в gender friendly туалете (годится для мальчиков и девочек вперемешку, самое то для любовников) выблевываем это из себя. От колес остается мутный постэффект, меня за это послезавтра выгонят взашей из полиции, дорога станет только шире, но виться ей лишь к западному побережью, где никогда не погаснет лето. Дорога моя широка: я не скован удачей, обязанностью перед человечеством исполнить важную супермиссию, мне позволено просто быть кем-то средней руки, среднего достатка, среднего ума, среднего таланта. Все среднее, даже, слава богу, член. Ничего зазорного — средней женщине такой вполне на руку, а большего желать вредно. Все надо найти усредненным, а между колоссальными, нечеловеческими казино разломом лежит дорога, и переходить его долго и утомительно, и мы трезвеем на ходу.

Я фоткаю ее на всех мыслимых углах: ночное небо сзади, как крылья, и моя Даша, улыбающаяся королева, на фоне четырех светящихся лиц Биттлз, на фоне вспыхивающих и бьющих в черного небесного ангела фонтанов, на фоне мегавулкана, исторгающего земную кровь, на фоне тетушки в гавайке, на инвалидном кресле, при кислородном баллоне, засовывающей в машинку сотню за сотней: инвалиды — главные любимцы казино; одной рукой безразмерная тетушка всовывает в машину купюры, второй притягивает к лицу маску, третьей зажигает сигарету, четвертой останавливает мокроту, когда ее грудь разбивает зверский кашель. Даша продолжает фоткаться, пока охрана не выводит нас в другой зал.