Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Рядом с этой крайней, справа от «Ассунты», капеллой – дверь в соседний, уже совершенно пустой зал пристроя ризницы с воротами во внутренний дворик монастыря и какой-то совсем одинокой мозаикой (или же фреской с золотым подбоем), которая оказывается надгробием, выполненным Паоло Венециано.

С другой стороны от «Ассунты» тебя ждет еще один Виварини, Альвизо, и плита в полу с надписью «Монтеверди», которую практически не видно из-за свежих роз.

Ошеломление сменяется утомлением, которое лечит тутошняя тишина, вялая, как внимание туриста, летучая и быстро нарушаемая, стоит только подойти к воротам наружу: за ней дед все еще поет оперные арии, а люди слушают его, замерев, будто бы собираются жить вечно.

Я все время думаю о тех, кто ходил по этим узким улочкам раньше, точно так же как сейчас ходим мы. Вот они прошли и исчезли, а сытые и самодовольные туристы, постоянно попадающиеся мне навстречу, идут с таким видом, точно город этот принадлежит им и никому более.

Монтеверди и Тициан. Соседи

Интересно, вот когда Филипп Жакоте в «Самосеве» сравнивал музыку Монтеверди с живописью Тициана, имел ли он в виду близость их последнего пристанища?

Читая фрагмент 1964 года, начинаешь видеть очертания могильной плиты одного и контуры надгробия другого, хотя, скорее всего, Жакоте говорил о чем-то третьем, «сугубо личном».

Так часто бывает: голова произвольно соединяет в себе разнозаряженные сведения и сообщения («Ассунту» – с Хиросимой), заставляя нас приближать чужие высказывания до полного неразличения картинки и отсутствия критической дистанции.

«Монтеверди: словно пламя, беспрестанно меняющее мелодический очерк, ни на секунду не прекращая гореть. Как ни от одной другой, от этой музыки остается образ огня, звездной ночи. Напоминает разом Шекспира и Тициана (скажем, венскую „Данаю“). Но у Монтеверди не столько золотой дождь осыпает наготу, сколько из тела, самой его субстанции, его переливающейся красками, бархатистой плоти лучится и восходит в зенит мощь преображения, которую, кажется, можно почти физически почувствовать в некоторых арабесках, узорящих, к примеру, слово „stelle“ в „Ed e pur dunque vero“ или слово „prezzo“ в „Lettera amorosa“ (где игра текста строится на шевелюре, предстающей разом и пламенем, и золотым дождем). Эти музыкальные фигуры, как распустившиеся цветы, никогда не теряют связь с подземным миром страсти. И ничто лучше их не соответствует тексту Тассо в „Битве Танкреда и Клоринды“ – со всей его чувственностью, вопреки назидательному финалу».

Из «Самосева» Филиппа Жакоте