Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Честно говоря, почти все хранилища искусства при храмах выглядят слепыми придатками основного блюда, куда заходишь не за удовольствиями, но только дабы не пропустить чего-то исключительно важного. Вдруг блеснет неведомый шедевр? Но все более-менее важное или значимое и без того выставляют в церквях на всеобщее обозрение, поэтому во все эти комнатушки и зальчики заходишь усталый, а выходишь с необъяснимым облегчением.

Мадонна дель Орто (Madonna dell’Orto)

Красивая точка сегодняшнего дня – северная церковь, в которой похоронен Тинторетто.

Собственно, Мадонна дель Орто и есть большая (торжественная, темная, готическая, гулкая) его гробница, из-за чего как-то даже странно, что могила Тинторетто находится не посредине, но по правому борту.

Хотя алтарь им тоже не обделен: на его внутренних стенах висят два громадных, уходящих под самый купольный потолок полотна, похожих на расправленные расплавленные свитки. Справа – «Страшный суд» с резко пикирующим на грешников сверху вниз ангелом; слева – «Поклонение золотому тельцу», внутри которой есть и автопортрет Тинторетто.

Описать эти огромные, монументальные панно невозможно, как невозможно их разглядеть при неважном свете и сбоку. Там, рядом с другими алтарными работами Тинторетто, они живут своей таинственной жизнью, варятся в собственном золотом соку, который иногда проливается на их лакированную поверхность.

Такого сильного взвихренного движения нет ни в одном музее, хотя со всех сторон, в капеллах и нишах, висят самые разные Тинторетто любого качества. Но это какой-то уже совершенно иной Тинторетто.

Это Тинторетто обвала, могучего провисания, в которое тоже, оказывается, можно спрятаться, экзистенциального отчаяния такого накала, когда…

Есть среди картин в церкви и совершенно феноменальная – «Введение во храм Пресвятой Богородицы», будто бы написанная на спор с Тицианом.

Мария, робкая, светящаяся девочка, хрупкий цветок, взбирается вверх по крутым ступенькам, неотличимым от взъемов венецианских мостов, к монументальным фигурам патриархов, стеной стоящим наверху в тяжелых разноцветных облачениях. Лиловых, голубых, медовых, зеленых…

Вот этот странный, мерцающий, лунный свет, да… В двух алтарных картинах-монументах, где «композиционное решение» будто бы устремлено вверх, а свет струится противоположным образом вниз, он пронизывает струением толпы людей, точно внутри холстов кто-то включает и выключает подвижные, блуждающие в потемках фары, выхватывающие из мглы снующих персонажей.

Застает их врасплох, заставляя замереть на секунду, а потом, отмерев, уже дальше плыть в рапиде памяти, плавно, точно они, ну да, захлебываются лимонным лунным соком, но все-таки плывут. Совершают движения, закипая в бальзаме отсутствующего времени.

Церковь стоит совсем уже на отшибе, поэтому она совершенно непроницаема, как для звуков, так и для эмоций. Здесь совсем-совсем тихо особой северной меланхолией, когда застегнутость на все пуговицы и поднятый воротник не защищают от ноябрьской изморози, затаившейся внутри поздних осенних ветров. Словно бы на всей планете не осталось ни одного человека, электричество закончилось (дома вокруг стоят непроницаемые, точно неживые), и лишь в пещере церковного хлада мерцает медленно остывающая магма.

Площадь перед Мадонна дель Орто пуста, мальчишки не гоняют здесь в футбол, всего двумя мостами выше открывается «выход из города» и вид на лагуну, похожую на открытый космос.

Выходит, что церковь эта на правильном и своем месте стоит, совершенно совпадая и с собой, и с миром вокруг. Тинтореттовские эмоции помогают осознать этот вялотекущий столетиями конфликт между внутренними порывами, кипящими до кроваво-золотых пузырей страстями, и внешней сдержанностью, вымороженностью даже. Опустошенностью.

Впрочем, все здесь настолько сосредоточены на работах Тинторетто, что церковь сама по себе как бы исчезает, становится полупрозрачным местом для экспонирования. Павильоном.

Хотя на самом деле храм огромен, и если уступает в размерах, то только Фрари и Санти-Джованни-э-Паоло.

У Мадонна дель Орто один из самых обманчивых фасадов, прикрывающих кладкой розового кирпича с белой «елочкой» по краям окон и торжественного входа громаду готического ангара, простуженно громоздящегося сзади. Эту хитрость «снижения» хорошо видно, когда подплываешь к Венеции со стороны Сан-Микеле: корпуса северных церквей торчат из окружающей их застройки, как какие-нибудь трамвайно-троллейбусные депо со спящими внутри них чудесами.

Потом выходишь из такого средневекового гаража, как из обморока, в котором душили тесные и душные видения, как из омута, где видно зимнее ночное небо, оказываешься на совершенно пустой площади, точно сконструированной Де Кирико…

И что это было? И главное, куда оно все исчезло, ушло?

Как если полынья, куда некоторое время подглядывал, заросла на твоих глазах, покрылась коркой льда, и больше ты уже ничего там не увидишь.