Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

«Глазами художника». Ретроспектива Антони Тапиеса в палаццо Фортуни (Palazzo Fortuny)

По всему видно: палаццо Фортуни некогда процветало, затем пришло в упадок, теперь выставляет себя затейливым выставочным залом.

Одним из последних жителей дворца был Мариано Фортуни, декадент и театральный декоратор, захламивший второй этаж дворца живописным, легко инсталлируемым хламом. Наследник могучего рода и испанского писателя-отца, он жил тут и творил: моды, искусство, ну и собственную легенду заодно.

Здесь, среди оставленных Фортуни вещей, есть скульптуры и гипсовые отливки, африканские маски, бальные платья, архитектурные макеты и незаконченные фрески в ар-нувошном духе, посмертные лики Бетховена и Вагнера, а также столы, заваленные рукописями, замысловатые картины и «нутрянка» шкафов, образующих живописные натюрморты.

Смешение мелочей и шедевров, антиквариата и хрупких ассамбляжей – всего со всем. Оригиналы гравюр Пиранези соседствуют с каменными буддами и павлиньими веерами. Мариано пробовал себя в самых разных творческих областях, но, как это часто бывает, ни в одной из них не достиг чего-то существенного. Вековечного. Остались лишь декорации. Пролегомены к несостоявшейся жизни…

Впрочем, не слишком ли «резко я взял»? «Чем незримей вещь, тем оно верней, что она когда-то существовала на земле, и тем больше она – везде…»[33] От других не остается вообще ничего, а Фортуни, помимо эффектных «театральных» ламп, носящих его имя, коими торговали по всей Европе, «придумал» еще и фасон «дельфосов», которые носили Айседора Дункан и Сара Бернар, которые восхищали Пруста. «Мир состоит из наготы и складок. В этих последних больше любви, чем в лицах».

На третьем этаже возникают роскошные венецианские окна от пола и до потолка с неземными видами на оранжевые скорлупки черепичных крыш, церквей и промельк Гранд-канала.

Еще этажом выше открывается большое (бальное) выставочное пространство с «корабельным» потолком, поддерживаемым деревянными балками.

Казалось бы, при чем тут брутальный Антони Тапиес? Вместе с большими и грубыми его работами, в основном последних лет – широкими, фактурными, подчас иероглифичными, вздувающимися, – также привезли вещи из его личной коллекции – то, что Тапиес собирал всю жизнь, и то, что теперь находится в фондах его фонда. Вот в экспозиции и смешались личные пристрастия двух интернациональных экстравагантностей, выдав совершенно непредсказуемый результат соединения.

Уже на нулевом этаже, где в пустых полутемных залах нет ничего, кроме обнаженной кирпичной кладки с содранной кожей, вместе с картинами и ассамбляжами Тапиеса внезапно, точно видение, возникает картина Ротко или скульптура раннего Джакометти, привезенные сюда из Испании.

О, это очень веселый эффект: сначала ты видишь картину в стиле Ротко, идеально вписанную в окружающую кирпичную разруху, и думаешь, что Тапиес идеально схватил стиль экспрессиониста, затем читаешь этикетку и видишь, что это картина самого Ротко из собрания Фонда Тапиеса в Барселоне.

О’кей, правила игры приняты.

Второй этаж палаццо был, по всей видимости, штаб-квартирой Мариано Фортуни и перегружен больше остальных, поэтому работ Тапиеса тут не так много. Все они тщательно вписаны в интерьерные расклады лабиринта мелких комнатушек, коридоров и просторных зал. Скажем, очень геометрически перекрестная картина с хаосом налетающих друг на дружку черт-стрел висит по соседству с «Тюрьмами» Пиранези, а холст, словно бы написанный кровью сердца, показывается в закутке по соседству с другой алой работой, которая висит лишь косвенно подсвеченная в полумгле, точно парит между стен.

На третьем этаже главное – окна, восторг запустения и длинные витрины с «книгами художника», которые Тапиес делал в собственной агрессивной манере всю свою сознательную жизнь. Помимо прочего, оказывается, он иллюстрировал Бродского.

«Певца дребедени». Книга всего-то в пару десятков экземпляров раскрыта на странице с рукописным текстом «Римских элегий»: «Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я благодарен за все; за куриный хрящик и за стрекот ножниц, уже кроящих мне пустоту…»