И Танай, и Краевский отмечают, что существует также некоторая взаимная тревога: поляки обеспокоены тем, что еврейский универсализм может затереть их страдания времен войны, а евреи – тем, что польский универсализм откажет им в уникальности их мучений. Польша, вне всяких сомнений, стала местом, где установился дисбаланс сил. До Второй мировой войны в этой стране процветал антисемитизм. В послевоенные годы поляки пользовались существенными преимуществами в правительстве Польши по сравнению с сильно сократившимся еврейским меньшинством. Эва Плоновская-Зиарек замечает, что доминирующие представления о польской национальной идентичности, которая приписывает полякам страдания чуть ли не безвинных мессий, способствовали вытеснению из сознания ужасов, совершаемых над польскими евреями во время войны82
. Историк Ян Гросс исследовал детали погрома, который произошел в 1941 году в Едвабне на востоке Польши. Всего за один день толпа поляков из местных жителей расправилась почти со всеми евреями, населявшими городок. Гросс представляет нашему вниманию яркую картину насилия того времени, демонстрирует, насколько взаимосвязаны, по сути, истории евреев и поляков, и ставит под сомнение статус последних исключительно как жертв Второй мировой войны. Указанный погром, наиболее вероятно, был спровоцирован немецкими оккупантами, однако Гросс подчеркивает, что поляки по собственной воле и почти без стороннего содействия убивали евреев. Исследование вызвало как в Польше, так и в США ожесточенные споры о польской идентичности83. Гросс существенным образом усложняет устоявшийся нарратив о польском мученичестве во время войны. При этом группы, которые определяют себя через нравственные или религиозные представления, выработали, реагируя на Вторую мировую войну, собственные воззрения на культурные травмы и интегрировали в свою идентичность историческую память о страданиях. Аушвиц в таком контексте – мощный символ. Палмер, обращаясь к прошлому и настоящему Аушвица, наталкивается на противоречивые исторические воспоминания поляков и евреев, и это подрывает стремление фильма представить универсальный нарратив. Попытка вписать Симфонию № 3 во всеобъемлющий метанарратив вокруг холокоста терпит крах частично потому, что этот нарратив содержит внутренние разночтения. Временами Палмер игнорирует грань, отделяющую евреев и поляков как жертв войны. В результате возникает еще большая путаница вокруг событий, с которыми пытаются примириться поляки в своих воспоминаниях. Туманность кинокартины, возможно, связана с тем, что режиссер придерживается западной точки зрения на Вторую мировую войну. Как отмечала Эва Хофман, «холокост в Польше… все еще остается полем боя трех в корне различных и иногда резко противоборствующих коллективных воспоминаний: памяти евреев, памяти поляков и памяти Запада»84. По мнению Александера, дискурсы на тему культурной травмы позволяют тем, кто не пережил соответствующие страдания, приобщиться к травме. По иронии стремление Палмера связать Симфонию № 3 с культурным нарративом о травме как раз свидетельствует о существовании пределов в той части, кто оплакивает кого и как это происходит.Борис Александрович Тураев , Борис Георгиевич Деревенский , Елена Качур , Мария Павловна Згурская , Энтони Холмс
Культурология / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / История / Детская познавательная и развивающая литература / Словари, справочники / Образование и наука / Словари и Энциклопедии