Музыка боли. Образ травмы в советской и восточноевропейской музыке конца XX века

Пытаясь воспротивиться возобладанию при прослушивании Симфонии № 3 ассоциаций со Второй мировой войной и другими восточноевропейскими бедствиями, Гурецкий неоднократно выступал с подобными заявлениями. Композитор, по всей видимости, пытается отвергнуть то, что воплощено в фильме Палмера: обобщающие трактовки произведения и стремление придать ему «аутентичность». Гурецкий дистанцируется от конкретных исторических отсылок, но отстаивает точку зрения об универсальных переживаниях вследствие травм и о допустимости скорби по этому поводу для всех и каждого, возможно, во «вселенских» масштабах. Палмер берет за основу такие представления о Симфонии № 3, которые разделяют, помимо Гурецкого, многие люди, в том числе журналисты и ученые, и материализует их через визуальные образы. Симфония действительно может вызывать печаль в связи со всевозможными травматическими событиями, однако как раз то, как Палмер использует этот всеохватывающий нарратив с соответствующими опорными точками, подрывает саму заявку на «вселенский» масштаб. Кинематографическая интерпретация Симфонии № 3 демонстрирует внутренние противоречия и разногласия устоявшегося универсального нарратива, который общество сформировало вокруг холокоста. Заявления о том, что музыка – общечеловеческое достояние, оборачиваются идеализмом и пустой риторикой. Как только им придается некоторая форма, сразу же возобновляются споры, которые ставят под сомнение саму возможность наличия у человечества какого-либо всеобщего достояния.

Палмер полноценно использует мощное скорбное звучание Симфонии № 3, чтобы провоцировать у зрителей определенную реакцию на исторические кадры. Но часть визуальных приемов, на которые идет режиссер, подрывают действенность кинокартины и заставляют задуматься над тем, насколько этично использовать музыку для олицетворения травмы. Ховард называет весь фильм коммерческим предприятием: Апшоу, одетая в изящное платье, «встревает» в образы человеческих страданий, а сама симфония при первом показе картины по телевидению прерывалась рекламными паузами⁹⁰. В результате на показ выставляется огромная пропасть между социально-экономическими обстоятельствами человеческих жизней, и тем самым становится очевидным, насколько кинокартина манерна и искусственна. Страдание и потребительство ужасающим образом приравнены друг к другу. Палмер делает ставку на склонность зрителей к обобщениям. Однако возможны и другие формы восприятия – с аналогичным эффектом, но без потребности обращаться к кинохронике, которую показывают на протяжении почти часа. Поток сцен насилия в сопровождении безудержно красивой музыки Гурецкого оказывается чрезмерным испытанием и эстетизирует страдания. Благие намерения Палмера подрывает его же фильм.