Музыка боли. Образ травмы в советской и восточноевропейской музыке конца XX века

Каждое из представленных мной произведений вовлечено не только в дискурс, который придавал высказыванию истины нравственный аспект, но и в этические споры по поводу представления чужих страданий. Все это побуждает задаться вопросом: как мы можем познать чужие страдания? Здесь все наши рассуждения об эпистемологии и герменевтике переплетаются. Как мы можем осознать, что другой человек ощущает боль? И какие коннотации мы связываем с этим осознанием? Шестая соната для фортепиано интересна именно тем, как в ней сочетается живое исполнение и олицетворенная эмпатия. Пианист обнаруживает себя в ситуации, когда он должен произвести конкретные действия, а его игра будет сопровождаться определенными ощущениями. Зрители и слушатели, возможно, проникнутся к исполнителю эмпатией – на телесном уровне. Естественно, в каждом случае конкретное исполнение произведения может задавать свой контекст. Исходя в размышлениях из того, как исполнение, боль и эмпатия взаимодействовали в пределах определенного культурного и географического пространства, я прихожу к ряду потенциальных трактовок. Однако то, как мы оцениваем болезненные ощущения, которые связаны с исполнением сонаты, может сильно разниться в зависимости от того, в каких обстоятельствах мы слышим – и видим – это произведение. Музыка Пярта и Гурецкого в качестве сопровождения для кинокартин также потенциально провоцирует эмпатию к персонажам и ситуациям, запечатленным на экране. В отличие от сонаты Уствольской, в фильмах заранее обозначены условия интерпретации музыки, по крайней мере в пределах рассмотренных кинокартин. В «Покаянии» зрители слышат «Tabula Rasa» только как музыкальную тему женщин из семейства Баратели. Абуладзе устанавливает конкретную чувственную связь между безудержно скорбным напряжением в музыке Пярта и переживаниями героинь. В фильме Палмера симфония Гурецкого сопровождает такое количество разнообразных травматических и жестоких событий, что противоречия, задаваемые универсальным нарративом режиссера, лишают аудиторию возможности ощутить эмпатию. Как раз наоборот, Палмер, желая обозначить для нас травматические обстоятельства, в итоге приходит к эстетизации и искажению людских страданий.

В конечном счете – вне зависимости от того, используется ли для этих целей музыка или нет, – мы не можем быть уверены в нашей способности последовательно и предсказуемо передавать ощущения травмы и утраты. Эстетические произведения могут способствовать проявлению эмпатии к страданиям других людей. Это всегда действует на благо межчеловеческой коммуникации, взаимопонимания, образования и социальной справедливости. Как пишет Александер, культурная травма позволяет людям разделять страдания, которые они лично не переживали, и, соответственно, формировать коллективную идентичность и общность. Но на этом пути и исполнителей, и слушателей, и зрителей подстерегают опасности. Сможет ли исполнитель удержаться от таких почти неизбежных рисков, как эстетизация мучений? Сможет ли аудитория преодолеть многочисленные препятствия, которые мешают проявить эмпатию? Надеюсь, что последние две главы этой книги продемонстрировали, что музыка способна успешно участвовать в социально благоприятных проявлениях страданий и вызывать у наблюдателей искреннее сочувствие. Впрочем, предполагаемый здесь деликатный баланс сил легко разваливается при определенных обстоятельствах. Итак, главный вывод заключается в следующем: музыка часто оказывается участницей общечеловеческого процесса поиска смысла в травмах, утрате и скорби. Мы обращаемся к музыке и ее воплощенным, звуковым и формальным качествам, чтобы обнаружить значимость некоторых из наиболее сокрушающих переживаний.

Примечания

Введение

1. Merridale С. Night of Stone: Death and Memory in Russia. London: Granta, 2000. P. 299.

2. О дискуссии по поводу места Второй мировой войны в культуре России см.: Tumarkin N. The Living & the Dead: The Rise and Fall of the Cult of Second World War in Russia. New York: Basic Books, 1994.

3. Plonowska Ziarek E. Melancholic Nationalism and the Pathologies of Commemorating the Holocaust in Poland // Imaginary Neighbors: Mediating Polish-Jewish Relations after the Holocaust I Ed. by Dorota Glowacka and Joanna Zylinska. Lincoln, Neb. and London: University of Nebraska Press, 2007. P. 306–307; Sztompka P. The Trauma of Social Change: A Case of Postcommunist Societies // Cultural Trauma and Collective Identity. Berkeley: University of California Press, 2004. P. 155–195.

4. См. обзор литературы на тему памяти: Segel Н. В. The Columbia Literary History of Eastern Europe since 1945. New York: Columbia University Press, 2008. P. 344–355. См. также: Ramadanovic P. Forgetting Futures: On Memory, Trauma and Identity. Lanham, Md.: Lexington Books, 2001. P. 24–25; Pfchova H. The Art of Memory in Exile: Vladimir Nabokov & Milan Kundera. Carbondale: Southern Illinois University Press, 2002.