Музыка боли. Образ травмы в советской и восточноевропейской музыке конца XX века

В определенной мере карьера Арво Пярта напоминает тот профессиональный путь, который проделал Альфред Шнитке: композиторов объединяет ранний интерес к серийным техникам, на смену которому пришли выдающиеся эксперименты с коллажами. Однако в 1970-е годы Пярт, в отличие от Шнитке, который разрабатывал полистилистику, обратился к религии и тому, что обычно называют на Западе «ранней музыкой». Принятие православного крещения и исследование музыки Средневековья и Ренессанса повлияли на выработку у композитора нового стиля. Произведения Пярта в технике тинтиннабули (сюда относится и «Tabula Rasa») обращаются к тональному материалу, но используют его предельно статично. Название стиля отсылает к обозначению колокольчиков на латыни {tintinnabulum) и к игре на колоколах в русской православной традиции. «Tabula Rasa» в том виде, в котором она предстает в «Покаянии», вписывается в развернувшийся в конце 1980-х годов общий дискурс о советской истории. Но еще более примечательно, что сама стилистика тинтиннабули взывает к призрачному прошлому. Интерес к истории и памяти, нашедший музыкальное выражение в полистилистике Шнитке, проявляется и в тинтиннабули Пярта – пусть и в иной форме. Под влиянием различных источников, от григорианских хоралов до музыки Баха, Пярт формирует в произведениях нетелеологические медитативные пространства, которые будто посвящены самой природе истории, времени и духовности.

«Tabula Rasa» и «Покаяние» были созданы в один исторический период: в конце 1970-х и середине 1980-х годов соответственно. Эти произведения в равной мере позволяют нам обдумывать проблематику истории, времени и религии. Первые две главы этой книги были посвящены преимущественно России. «Tabula Rasa» и «Покаяние» позволяют нам зафиксировать, что по меньшей мере некоторые из вопросов, вдохновивших Шнитке и Уствольскую, – память, страдания и нравственность – витали в советском дискурсе на протяжении 1970-х и 1980-х годов. Некоторые исследователи рассматривали музыку Пярта в эстонском контексте, а фильм Абуладзе – в грузинском. Подобные проекты представляют собой важные интерпретации этих произведений и вполне допускают дальнейшие измышления и трактовки⁷. Но в этой книге я намерена сфокусировать внимание на том, как рассматриваемые работы вписываются в общий – восточноевропейский и советский – дискурс о памяти, травмах и утрате конца XX века. Появление «Tabula Rasa» в «Покаянии» заставляет нас задуматься о том, как музыка и кино способны взаимодействовать и усиливать друг друга. Что мы можем сказать о социальной и исторической значимости музыки Арво Пярта исходя из того, какую роль исполняет в «Покаянии» его «Tabula Rasa»? Как «Tabula Rasa», в свою очередь, влияет на подходы «Покаяния» к осмыслению советской истории и травм, связанных с ней?

В «Покаянии» фрагменты «Tabula Rasa» сопровождают судебные показания героини о собственном травматическом прошлом. В связи с этим возникает несколько существенных вопросов. В какой мере скорбные переливы скрипок в «Silentium» придают эмоциональную осмысленность представленным сценам утраты, воспоминаний, личного горя и публичного траура? Как соотносится в фильме музыка Пярта с концептами истинного и реального? Как религиозный подтекст «Tabula Rasa» взаимодействует с духовными нравственными мотивами кинокартины? Какое значение приобретает музыка Пярта в свете общего дискурса о памяти, который придает воспоминаниям и истине духовнонравственные аспекты? Выступление Кети в суде – возможность для нее выразить свое горе. Рассказ о прошлом позволяет героине найти смысл в личном чувстве утраты: Кети настаивает на том, чтобы ее родителей помнили как безвинных жертв и что их гибель должна сподвигнуть жителей городка расплатиться за прошлые злодеяния. Драматически обыгрывая речь героини, фильм Абуладзе осмысляет сущность утраты и страданий и создает полноценный нарратив отдельно взятой культурной травмы. В двух опорных точках – скорбь как поиск смысла и культурная травма как попытка объяснить значимость свершившегося насилия – фильм и музыка сливаются. В этой главе мы рассмотрим «Tabula Rasa» в рамках теоретической дискуссии об актах свидетельствования, трауре и коллективной травме, а также проанализируем, как именно произведение в той форме, в которой оно используется в «Покаянии», способствует осознанию обществом и всей культурной средой смысла сталинского террора конца 1980-х годов.

Исследование и интерпретация истории: гласность и «Покаяние»