Музыка боли. Образ травмы в советской и восточноевропейской музыке конца XX века

Почти все ученые, которые обращаются к изучению 1980-х годов в СССР, стремятся передать повышенное воодушевление и волнение, порожденные гласностью. Алексей Юрчак в первую очередь пишет о периоде, предварявшем гласность, однако авторы приходивших к нему писем рассуждают о конце 1980-х годов как о времени, когда они жадно поглощали информацию, почерпнутую из газет и журналов, в которых каждую неделю предпринималась попытка раскрыть историческую истину⁸. На закате СССР публичный дискурс неизбежно вертелся вокруг вопроса о коммунистическом наследии. Как отмечает Мерридейл, гласность началась после долгого периода, когда правительство деятельно контролировало коннотации травматических событий. Гласность была «активным процессом открытия прошлого заново»⁹. Но когда факты становятся известны, не так уж просто предугадать, какое значение им будет придаваться и какие эмоции они вызовут у тех или иных людей. В результате могут происходить крайне ожесточенные споры. «Покаяние» художественно воспроизводит как раз «активный процесс» поиска воспоминаний и острого желания найти смысл в прошлом. Тем самым фильм принимает участие в трансформации сталинского террора в общественно признанную культурную травму.

За десятилетия до начала гласности многие люди, прошедшие через тюремное заключение или связанные с жертвами событий 1930-х годов, предпочитали хранить молчание по поводу собственного прошлого из опасений, что оно может как-то повредить им в настоящем. При этом большая часть общественности либо была уверена в том, что узники лагерей в самом деле были преступниками, либо ощущала оторванность от политических чисток и системы ГУЛАГа¹⁰. Оставаться в стороне оказалось невозможным в конце 1980-х годов. Публикации и сюжеты того времени сделали насилие прошедших десятилетий материальным и ощутимым. Поменялось и отношение к жертвам сталинских репрессий. Правозащитная организация «Мемориал», выступавшая за социальную справедливость, сыграла ключевую роль в общественном признании многих людей жертвами чисток. В частности, «Мемориал» активно выступал за публикацию в газетах имен погибших вместе с их жизнеописаниями и за возведение памятников в публичных местах. Все это вынудило общество признать, что убитые или осужденные были по большей части обыкновенными, ни в чем не повинными людьми. Газеты продолжали публиковать материальные доказательства сталинизма: фотографии допросов и пыток из архивов правоохранительных служб. По мере того как обнаруживались братские могилы, в печать также попадали изображения тел и костей. Прошлое стало для всех частью настоящего¹¹. Широкая общественность оказалась вовлечена в исследование истории. Людьми руководили разнообразные мотивы: одни искали доказательства, чтобы вынудить правительство признать ужас происходившего, другие пытались обрести хоть какие-то зацепки, которые позволили бы понять, что случилось с родными и близкими¹².

На первых порах официальная риторика гласности не отличалась разительно от заявлений, которыми сопровождалась оттепель. Можно было высказывать любые критические замечания, но только при условии недвусмысленной поддержки социалистической системы¹³. Однако публичные дискуссии конца 1980-х годов, связанные почти со всеми аспектами жизни в СССР, в конечном счете вышли далеко за пределы того, что считалось допустимым при хрущевской оттепели, хотя, как отмечает Файджес, гласность все же была преимущественно городским феноменом¹⁴. Журналисты, редакторы и издатели пользовались политическим хаосом, царившим в конце 1980-х годов, и смело раздвигали границы дозволенного, в некоторых случаях осмысляя даже саму сущность и рамки гласности¹⁵. В то время как усилия «Мемориала» и различных СМИ привлекали внимание к жертвам репрессий, возникла дискуссия по поводу политической системы, которая допускала такие эксцессы. Во многом дискурс сосредотачивался на фигуре Сталина. Кто именно был ответственен за насилие, развернувшееся под эгидой государства? Был ли во всем повинен исключительно Сталин? Или вину следовало возложить на более широкий круг людей? Что можно сказать о рядовых гражданах, которые доносили на соседей? Был ли феномен Сталина неизбежностью для истории России и СССР? Можно ли было как-то рационализировать фигуру вождя? Или вся его власть строилась на сплошной лжи? Что исторически связывало фигуры Ленина и Сталина? И что мы можем поделать с положительными оценками деятельности Сталина, авторы которых называют его мощным представителем СССР на мировой арене?¹⁶