Музыка души

По возвращении в отель он едва успел сесть за письмо к фон Мекк, как явился Щербатов – знакомый русский моряк.

– Я пришел сообщить печальное известие, – начал он без предисловий. – Два дня назад был убит государь.

– Как? – едва смог выговорить потрясенный Петр Ильич.

– Заговорщики бросили бомбу. Это уже не первая попытка, но на этот раз она удалась.

Щербатов скоро откланялся, оставив его в полном смятении. В такую ужасную минуту тяжело находиться на чужбине. Хотелось полететь в Россию, узнать подробности, быть в среде своих, принять участие в сочувственных демонстрациях новому государю и вместе с другими вопить о мщении. Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва политической жизни? Ужасно подумать, что последняя  катастрофа, возможно, еще не эпилог этой трагедии.

***

Петр Ильич, сидя на веранде и наслаждаясь ясным солнечным днем, неспешно сортировал свою корреспонденцию, чтобы в первую очередь прочитать письма от родных. Безмятежное настроение враз исчезло, стоило открыть послание от Анатолия. Брат сообщал, что Рубинштейн серьезно болен и выехал на лечение в Ниццу. Петр Ильич немедленно бросился наводить справки, но никто ничего не знал, и он опасался, что Николай Григорьевич не вынес утомительности пути и слег где-нибудь.

Несколько дней прошли в мучительной тревоге от неизвестности, и вот принесли телеграмму от Юргенсона:

«Rubinstein va tr`es mal je pars ce soir pour paris grand h^otel»[29].

Петр Ильич хотел было тотчас ехать в Париж, но в тот день не было прямого поезда, и Кондратьев уговорил отложить отъезд до утра. Не в силах ждать, он телеграфировал в Гранд Отель и получил ответ, что состояние Николая Григорьевича безнадежно. Петр Ильич несколько раз перечитал телеграмму, не в силах поверить собственным глазам. Неужели Рубинштейн действительно умирает, и ничего нельзя сделать? Это никак не укладывалось в сознании. Несмотря на разногласия и некоторые размолвки, Рубинштейн оставался для Петра Ильича дорогим другом. Он пытался внутренне приготовить себя не застать его в живых, и все-таки слабая надежда не желала покидать сердце.

Наконец, ранним утром он сел в поезд до Парижа. Дорога превратилась в адское мучение. К своему стыду он страдал не только от сознания страшной, невосполнимой потери, но и от страха увидеть в гостинице искаженный мучительной болезнью труп бедного Рубинштейна. Он боялся, что не выдержит этого потрясения и с ним что-нибудь случится.

В гостинице Петр Ильич обнаружил лишь Елену Андреевну Третьякову, сопровождавшую Рубинштейна в поездке и шесть дней не отходившую от него ни днем, ни ночью. Опасения оправдались: он уже не застал друга в живых.

– Сегодня в шесть утра его тело перевезли в русскую церковь, – печально сообщила Третьякова, когда они устроились в гостиной, и она распорядилась принести чаю.

– Как… как все прошло? – едва выдавил Петр Ильич.

Елена Андреевна вздохнула:

– Николай Григорьевич ни разу не выразил опасения, что может умереть. И все говорил о своих будущих планах. В среду утром он еще ел устрицы, но тотчас после того у него сделалась рвота, а за нею предсмертный упадок сил. Он потерял сознание всего лишь за три часа до смерти и умер без агонии, незаметно. Он схватил меня за руку и так и не отпускал. Так что я долго не могла понять, жив он или уже умер, - немного помолчав, она добавила: – Местные врачи говорят, что посылать его за границу было безумием: при туберкулах в кишках нельзя предпринимать такие путешествия. Николай Григорьевич так мучился во время этой поездки! Он, конечно, старался быть бодрым духом и даже веселым, хотя в последнее время слабость дошла до того, что он едва говорил и двигал руками. Ну да что теперь… – Третьякова всхлипнула и поспешно вытерла глаза кружевным платочком. – Впрочем, все сошлись в мнении, что Николаю Григорьевичу в любом случае жить оставалось недолго.

Петр Ильич был потрясен до глубины души. Он не только потерял друга, которого любил всем сердцем; неизменного и лучшего исполнителя своих произведений, порой находившего в них сокровища, о которых не подозревал сам автор. Но кроме того Рубинштейн имел громадное значение для Русского музыкального общества и консерватории.

Отпевание состоялось на следующее утро. Помимо соотечественников присутствовали большинство выдающихся представителей французской музыки, среди которых – Виардо, Массне, Колонн, Лало… Пришел Тургенев, живший в ту пору в Париже. Он-то и взял на себя хлопоты о перевозе тела в Россию.

После отпевания гроб отнесли в нижнюю часовню – здесь Петр Ильич увидел Рубинштейна в последний раз. И был поражен тем, как он изменился. Буквально до неузнаваемости! Но больше всего потрясло отношение Антона Григорьевича. Он не только не был расстроен смертью брата, но даже как будто доволен, что вызвало у Петра Ильича омерзение. От былого уважения к учителю не осталось и следа.