Музыка души

Тринадцатого февраля, в день премьеры «Орлеанской девы» Петр Ильич начал волноваться и терзаться страхом с самого утра, а к вечеру тяжелое чувство тревоги давило невыносимым грузом. Но после первого же действия необычайно теплый прием публики успокоил его: весь театр сверху донизу хлопал и кричал. Автора вызывали восемь раз. И все же постановка была бесцветная и бедная – и в отношении костюмов, и в отношении декораций. Зато Каменская пела превосходно и даже играла отлично, чего с ней прежде не случалось.

Ободренный несомненным успехом Петр Ильич на следующий же день уехал в Италию.  В поезде он прочел заметку о том, что «Орлеанская дева» дана с большим успехом, но опера плоха, скучна и монотонна. Хмыкнув, он отбросил газету. Ругань автора статьи даже не слишком задела. Гораздо больше расстроило известие, полученное в Вене, что шумный успех первого представления не повторился в последующих, и «Орлеанскую деву» собираются в скором времени снять с репертуара. Решительно, ему не везло с операми.

***

Подъезжая к Флоренции, Петр Ильич пришел в восторг, увидев рано утром ярко освещенную солнцем весеннюю картину милой итальянской природы. После метели накануне она показалась волшебным сном.

Оказавшись же в Риме, он испытал ощущение, будто вернулся домой. Вот только каждый уголок в отеле, каждый поворот лестницы напоминали  о Модесте и Коле. Так и казалось, что вот-вот они войдут! И становилось невыносимо тоскливо.

Однако заскучать ему не дали. Тут же пришел в гости Кондратьев, по-прежнему обитавший за границей, и четыре бесконечных часа рассказывал о своих похождениях, ссорах и дрязгах.

В Риме в это время жил и великий князь Константин Константинович, который, узнав о приезде Петра Ильича, пожелал его видеть и пригласил к своим братьям Сергею и Павлу Александровичам. Визит этот был нехорош уже тем, что к великим князьям не пойдешь просто так, по-свойски – нужен фрак, а его-то и не было. Приглашение пришло в воскресенье, и почти все магазины были закрыты.

Петр Ильич попросил фрак у знакомого – Масалитинова, но он оказался узок до смешного. Тогда он попробовал надеть фрак Кондратьева. Этот был безобразно широк. Петр Ильич полетел искать в магазинах. В ужасе и отчаянии он метался по городу, пока в одной лавчонке не нашел по случаю продававшийся препаршивый, но хоть сколько-нибудь пригодный фрак. После всех перипетий он едва поспел на виллу Sciarra, где жили великие князья.

– А вот и наш композитор! –  с радостной улыбкой приветствовал его появление Константин Константинович.

Он представил Петра Ильича братьям, которые показали себя в высшей степени милыми, ласковыми и внимательными. Обед, сама вилла, роскошь обстановки были достойны изумления. Но при всегдашней застенчивости Петр Ильич неимоверно тяжело переносил пребывание в среде чужих людей. Просидев у великих князей три часа, он вернулся домой пешком, наслаждаясь великолепной весенней погодой и чувствуя себя так, будто груз с плеч свалился.

Он надеялся, что теперь его оставят в покое. Но нет: приглашения от самых разных людей продолжали сыпаться отовсюду. И везде его заставляли говорить о музыке, много играть – то есть делать именно то, что он всегда ненавидел. А отказать он не мог из страха обидеть. Не видя иного выхода из сложившейся ситуации, он просто сбежал с Кондратьевым в Неаполь.

***

– А поедемте смотреть Везувий! – предложил Кондратьев, появившись рано утром у Петра Ильича. – Нельзя же быть в Неаполе и не видеть Везувия.

Тот заколебался, и Николай Дмитриевич принялся убеждать, что он там уже бывал, что ничего страшного нет, а зрелище между тем потрясающее. И Петр Ильич уступил.

До Обсерватории поднимались пешком. Широкая тропа с узкими крутыми поворотами вела к площадке наверху. С нее открывались необыкновенные виды на Монте Сомма и Долину Гиганта, а выше – на Неапольский залив. Петр Ильич замирал через каждые несколько шагов, любуясь чудесным пейзажем. Порой при взгляде вниз перехватывало дыхание. Николай Дмитриевич, не столь подверженный обаянию природы, постоянно его поторапливал и тащил вперед.

Наконец, добрались до Обсерватории, от которой дальше шла фуникулерная железная дорога. Друзья позавтракали близ станции и сели в вагон. Тут-то выяснилось, что Кондратьев на самом деле никогда не бывал дальше Обсерватории. В вагоне он вдруг побледнел, будто сейчас упадет в обморок, а в последнюю секунду вскочил и убежал, говоря, что у него кружится голова. Петр Ильич насмешливо улыбнулся – ведь ясно, что он просто струсил практически вертикального подъема.

На вершину сопровождали пять гидов, содравших с туриста тридцать франков. Взобрались они к самому кратеру. Везувий был не совсем спокоен, и восхождение из-за обилия серных испарений, мешающих свободно дышать, получилось довольно тяжелым. Зато представшее зрелище – и красивое, и страшное одновременно – искупило все трудности: внизу в кратере бурлили массы еще раскаленной свежей лавы.

Петр Ильич остался доволен экскурсией и потом долго подтрунивал над струсившим Кондратьевым.