Музыка души

Исполнение, конечно, не соответствовало тому, чего желал Петр Ильич – да где ж найдешь идеальную Татьяну? – однако было весьма недурно: хорошие голоса, тщательная подготовка. Вот только артистизма не хватало. Настоящими актерами были лишь Крутикова, певшая Ольгу, да Барцал в роли Трике.

Публика поначалу отнеслась к опере холодно. В первой картине рукоплескания – да и то жидкие – вызвало только «Я люблю вас, Ольга». Занавес опустился при полном безмолвии. Петр Ильич в отчаянии замер в своем уголке. Неужели провалится эта опера – столь любимое им детище? Но постепенно успех возрастал – после сцены письма Верни, игравшую Татьяну, дважды вызывали на сцену. А с третьего антракта начались вызовы автора и дирижера. Бурю восторга произвели куплеты Трике, и вторую половину оперы приняли несравненно горячее, чем первую. Петр Ильич вздохнул с облегчением.

Как только опустился занавес, зрительный зал взорвался бурными аплодисментами. Много вызывали дирижера и композитора. Петр Ильич покинул театр довольный впечатлением, произведенным на публику.

На следующее утро за завтраком он с жадностью принялся просматривать газеты и… отбрасывал их одну за другой с возраставшими недоумением и обидой. Гораздо больше ругали, чем хвалили, и это бы еще ничего – не привыкать. Грустно было другое: даже те, кто хвалил, говорили, в сущности, обидные вещи. Одна газета писала, что лучший номер в опере – куплеты Трике. Другая находила, что у Петра Ильича нет вдохновения, зато много учености. Лишь «Московские ведомости» стали утешением. Их корреспондент Ignotus считал, что сдержанность успеха объясняется свойством самого сюжета, непривычного для публики; свойством музыки, тонкой и изящной, требующей знакомства с ней в деталях; либретто, которое уже тем нехорошо, что сделано из любимейшего и гениальнейшего произведения русской литературы. И в заключение написал:

«Музыка Чайковского стоит на равной высоте с текстом Пушкина, а опера «Евгений Онегин» – одно из самых удивительных произведений русской музыки. Ей суждена столь же славная будущность, что и поэме Пушкина».

Ради одной такой статьи можно было смириться с глупостью и пошлостью всех остальных.

Вскоре после первого представления, к великой досаде автора, оперу сняли на неопределенное время из-за болезни примы.

Не успев прийти в себя, в конце января Петр Ильич уехал в Петербург, чтобы заняться уже «Орлеанской девой», вокруг которой продолжали кипеть страсти. Начальство в лице Лукашевича настаивало, чтобы на первом представлении пела Макарова в обход желания композитора, режиссера и дирижера. Постановка была просто нищенская. Счастье еще, что благодаря Направнику хотя бы музыку разучили превосходно.

Лукашевич являлся на репетиции, ведя себя точно восточный падишах. Когда он отпускал глупые замечания по поводу исполнения, Петр Ильич терпел. Но потом Лукашевич схватил партитуру и, найдя там несоответствия, самодовольно заявил:

– Это что такое? Тут было не так!

Из последних сил сдерживаясь, Петр Ильич сквозь зубы объяснил:

– Да, эту мелодию пришлось перенести из партии Иоанны в партию Агнессы – ради сценических и вокальных условий.

– Да что вы себе позволяете?! – возопил Лукашевич, точно ему нанесли личное оскорбление. – Вы не имеете права ничего менять! И должны были испросить разрешения!

В первую секунду Петр Ильич онемел от возмущения такой наглостью. А в следующую – вырвал ноты из рук Лукашевича и тихо, дрожащим от ярости голосом произнес:

– Я ведь могу вовсе забрать партитуру из театра! И, честное слово, сделаю это!

Не глядя больше на гадкого чиновника, он метнулся к выходу и так и ушел бы, если бы его не остановил Направник. Перехватив его у самой двери, Эдуард Францевич горячо зашептал:

– Не глупите, Петр Ильич. Лукашевич не стоит этого. Мы поставим оперу наилучшим образом – все силы к этому приложим. Надо только немножко потерпеть.

Страшно хотелось плюнуть на все и уехать подальше, но Петр Ильич согласился с Направником и скрепя сердце вернулся. Лукашевич, кажется, понял, что перегнул палку, и немного притих.

Отдохновением от интриг стала премьера пьесы Модеста. Комедия имела большой успех, автора несколько раз вызывали и дружно приветствовали.

После спектакля Петр Ильич нашел брата за кулисами, счастливого и смущенного одновременно.

– Поздравляю с успешным почином, Модинька! Я же говорил, что это стоящая вещь!

– Ну, Модька – нет слов! – улыбался Толя, специально приехавший с Львом Васильевичем и Верой  в Петербург на премьеру.

– Вам правда понравилось? – Модест будто не верил своим ушам.

Братья весело покивали, а Лев Васильевич спокойно заметил:

– На самом деле хорошо.

Вера же просто повисла у него на шее:

– Так чудесно, дядя Модя! Мне очень-очень понравилось!

Модест засиял, как новенькая монета, и попытался обнять всех сразу, пробормотав:

– Спасибо.