Музыка души

«На днях открылся в Праге большой Народный театр. Дирекция, желая обзавестись славянским репертуаром, просит меня обратиться к Вам с покорнейшею просьбою предоставить ей право постановки Вашей оперы «Орлеанская дева».

Петр Ильич был необычайно польщен и обрадован – вот и проникла опера за границу. До сих пор в Европе исполняли только его симфонические произведения. Русские оперы казались слишком чуждыми и странными западной публике.

Саша, наконец-то, отправлялась в Карлсбад, Лева поехал проводить ее, и Петр Ильич снова остался за главу семьи.

С Таней у него установились тяжелые отношения: он не мог не сердиться на ее поведение. Целыми днями она валялась в постели, вечером выходила из комнаты в невероятных пунцовых костюмах с намазанным лицом, часами сидела запершись с гостившим у них кузеном Колей Переслени, погрузилась в лень и апатию. Бедная Вера, пытавшаяся хоть немножко привести сестру в чувство, приходила в отчаяние.

Лева вернулся домой, оставив жену на попечении подруги – Натальи Плесской.

– Саша немного приболела в Киеве, – поделился он новостями, – но скоро почувствовала себя лучше, и мы решили, что она спокойно может доехать до Карлсбада. Да и Ната позаботится о ней, как никто.

Петр Ильич кивнул – Наталья Андреевна была преданна Саше до самозабвения и опекала ее, как наседка своих птенцов.

– Кстати, в Киеве мы встретились с Колей и Сашей фон Мекк, – сообщил Лев Васильевич. – Чудесные мальчики – умные, воспитанные. Мы решили пригласить их в Каменку. Так что скоро ждем гостей.

О том, чтобы познакомить своего сына Николая с одной из племянниц Петра Ильича с целью устроить свадьбу, Надежда Филаретовна писала уже давно. Петр Ильич эту мысль поддержал, а Саша с Левой, в свою очередь, с готовностью согласились. Предполагаемой невестой выбрали Наталью, но Петр Ильич сомневался в разумности этого решения: Николай был уже взрослым юношей, а Тася – совсем еще ребенком, легкомысленным и переменчивым. Лучше бы обратить внимание на одну из старших сестер. Посовещавшись, они решили предоставить выбор детям.

***

Петр Ильич пил чай на балконе, пользуясь редкими минутами одиночества, когда младшие дети занимались с гувернанткой, старшие – рукодельем, а Лева – хозяйственными делами. Ужасная летняя жара позволяла наслаждаться свежим воздухом только в утренние часы, пока солнце не вошло в зенит. И в это время Петр Ильич любил посидеть на балконе, в тишине, немного отвлечься от семейных проблем, погрузиться мыслями в музыку.

Опера никак не двигалась с места, хотя и нашлось порядочное либретто, и в часы досуга Петр Ильич написал четыре номера. Но все они были ему невероятно противны, а усилий воли только на них и хватило.

Беготня и крики в доме прервали его размышления.

– За доктором! За Львом Васильевичем!

На балкон, запыхавшись, влетела горничная Федора с ужасом на лице.

– Петр Ильич, быстрее – в комнату Тани!

– Что? Что случилось? – испугался он.

Но Федора ничего не могла толком объяснить, только продолжала умолять, чтобы он бежал скорее. Примчавшись к племяннице, он обнаружил ее в полном безумии метавшуюся по кровати с криками:

– Умираю! За священником! Я себя отравила! Морфин попал в вену!

Прибежал Лев Васильевич, и вдвоем они едва-едва смогли ее успокоить.

– Морфин попал в вену, – объяснила Таня, когда смогла связно говорить, – а Роман Ефимович сказал, что это верная смерть.

– Ну с чего ты взяла? – с тяжелым вздохом спросил Лев Васильевич.

– Мне показалось, – Таня опустила глаза, сама устыдившись своей истерики. – Прости.

Спустя полчаса она уже спокойно спала. А вот Петра Ильича и Льва Васильевича долго еще трясло после ее представления. Что же такое творится с этой девочкой? Ведь вроде пошла на поправку – и вот опять!

После этого случая, видимо, устыдившись, Таня, наконец-то взяла себя в руки: стала меньше спать, появляться к обеду, гулять. Ходила с отцом в Тростянку, после чего они зашли в церковь. В общем, изо всех сил старалась быть здоровой. В сущности, Таня была хорошей девочкой, и стоило признать, что Лева с Сашей отчасти сами были виноваты – слишком уж избаловали старшую дочь.

Приехавший в конце июля в Каменку Анатолий привез новости из Москвы. До сих пор ничего не объявляли о предстоящем учебном годе в консерватории. Что там происходит? Что с ней будет? С болью думал Петр Ильич о ее судьбе, и порой терзали угрызения совести, что соболезнования эти исключительно платонические. Но он не мог заставить себя туда вернуться – любить консерваторию он был способен только издалека. И он снова принялся уговаривать Танеева занять пост директора.

Забыв о своей трагичной истории с Мазуриной, Толя поведал, что уже влюблен в другую:

– Зовут ее Прасковья Владимировна. Она дочь купца Коншина и племянница Павла Михайловича Третьякова. Она чудесная – умная, добрая, красивая! И я собираюсь сделать ей предложение.