Музыка души

– Замечательно, Эмилия Карловна! – искренне воскликнул Петр Ильич, поцеловав ей руку. – Как я счастлив, что нашел, наконец, то, что искал столько времени. Вы моя благодетельница.

Павловская польщенно улыбнулась:

– Просто вы написали замечательную оперу, в которой одно удовольствие играть.

Давно уже ему так не везло с исполнительницей главной роли, и это внушало надежду на успех.

Однако генеральная репетиция «Мазепы» с даровой публикой, наполнившей театр сверху донизу, разочаровала. Неслаженная обстановка, бесконечные антракты, неурядицы на каждом шагу. То ли поэтому, то ли оттого, что некоторые из артистов пели в полголоса, но публика осталась крайне холодна, что страшно поразило Петра Ильича. Теперь ему казалось, будто опера не имеет залога прочного и продолжительного успеха. Эта мысль угнетала и грызла его день и ночь. Совершенно измучившись, он каждую минуту обещал себе, что больше никогда в жизни не будет писать опер.

Третьего февраля, в день премьеры Большой театр заполнился сочувственно настроенной к автору публикой. И все равно он не мог перестать нервничать, из-за кулис наблюдая за залом и замирая от ужаса.

Премьера прошла гораздо лучше генеральной репетиции. Артисты пели замечательно, а Павловская – выше всяких похвал. Зрители много единодушно аплодировали и вызывали автора. Но… создавалось впечатление искусственности и оваций, и вызовов. Петр Ильич нутром чуял, что они относятся к нему лично и к некоторым исполнителям – любимцам публики. Но не к самой опере. В таких условиях необходимость выходить на поклоны причиняла почти физическое страдание – возникало ощущение, точно холодной водой окачивают.

К окончанию спектакля он был абсолютно истощен и хотел только скрыться куда-нибудь от всех. Но артисты давали в его честь торжественный ужин, и не пойти было нельзя. А там пришлось просидеть до пяти утра, выслушивая бесконечные неуместные тосты и поздравления.

Умирая от усталости, с расстроенными нервами, огорченный прощанием с Алешей, которому предстояло вернуться на службу, Петр Ильич сел в поезд. Устроившись в купе – наконец-то в одиночестве, – он развернул утреннюю газету. «Мазепу» не то чтобы сильно ругали, но отнеслись с презрительной снисходительностью. Он устало потер лицо и откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза. Нет, решительно, оперы причиняют слишком много страданий – лучше ограничиться симфониями. Если у него еще были сомнения в том, стоит ли ехать в Петербург, то сейчас они окончательно исчезли. Ни за что на свете он не сможет еще раз вынести эту пытку. Немедленно надо уезжать за границу – отдышаться и успокоиться.

В Берлине Петра Ильича догнала телеграмма от Модеста, ставшая большим утешением. Брат сообщал, что представление «Мазепы» в Петербурге прошло с успехом и государь выразил удовольствие.

***

За границей Петра Ильича охватила тоска, одиночество начало пугать. Потому, поколебавшись, он поехал в Париж, чтобы разузнать, где обосновалась племянница Анна с мужем, и пожить с ними.

Беляры – хозяева Ришпанса – встретили его с радостью, объявив, что его номер свободен. В тот же день Петр Ильич пошел к Татьяне, застав ее лежащей на кушетке – в красивой позе, облеченную в великолепный бархатный халат с мехом.

– Дядя Петя! – обрадовалась Таня при виде него, тут же вскочив и бросившись обнимать.

Здоровый и довольный вид оказался обманчив – у нее что-то было не в порядке по части женских органов. Но главное, что удручало – отсутствие у племянницы интереса к чему бы то ни было. На все расспросы она отвечала, что ничем, собственно, не занимается, целыми днями валяется на кушетке и даже о замужестве перестала мечтать.

От Тани он поехал в Бисетр проведать Жоржа. Мадам Оклер вежливо встретила его и сразу же принесла ребенка. Петр Ильич был поражен, каким большим, красивым и веселым тот стал. Прямо не верилось, что это и есть тот жалкий цыпленок, которого он принес сюда девять месяцев назад. Жорж поначалу боялся чужого человека, но быстро привык и пошел на руки. Единственное, что мешало восхищаться мальчиком – его удивительное сходство с отцом.

Вся приемная семья искренне привязалась к Жоржу – сразу было заметно, что ему хорошо здесь живется. Однако пора решать, что делать с ним дальше. Как устроить мальчика в России, чтобы не узнали в Каменке? Какое имя ему носить? Бесконечные вопросы не давали покоя.

Несколько дней спустя Петра Ильича настиг неожиданный удар: Модест лгал про успех «Мазепы» в Петербурге. Оперу приняли так же, как в Москве – холодно-почтительно. Кюи остался верен себе: «В Чайковском заметен в течение десяти лет медленный, но неустанный упадок творческих сил, происходящий, вероятно, от излишнего их напряжения». Но не это уязвило Петра Ильича – к нападкам петербургского критика он давно привык, – а упрек Юргенсона, сообщившего новость: