Музыка души

Петр Ильич тяжело вздохнул. За что же бедной Саше такие мучения? Кончатся ли они когда-нибудь?

– Зато Таня совсем поправилась, – решил сгладить тяжелое впечатление от этой новости Митя. – Веселая, довольная. Старается быть полезной и о нас очень заботится.

– Дай-то Бог, чтобы это были прочные перемены.

Как же хотелось, чтобы все наладилось, наконец, в этой семье: и ведь всё есть у них для счастья, но почему-то вечно все чем-нибудь мучаются.

Приятно удивил музыкальный мир Петербурга: Петр Ильич обнаружил, что его музыку здесь любят, повсюду он встречал трогательное сочувствие. Прошли те времена, когда о постановке новой оперы приходилось хлопотать и просить. Теперь еще не законченную оперу уже включали в репертуар и собирались роскошно обставить! Известность налагала и неприятные обязанности: бесконечные приемы, ужины, необходимость носить светскую маску, принуждать себя говорить, когда хочется молчать, приветливо улыбаться, когда на душе поводу к улыбке нет, без толку болтать, когда нужно работать… Среди суеты столичной жизни охватила тоска об одиночестве и сожаление о зря пропадающем времени.

Но вот незадача – стоило вернуться в Майданово и сесть за оперу, как возобновилась головная боль, не оставляя ни днем, ни ночью. Петр Ильич не мог ни спать, ни работать, ни читать, ни гулять, доходя до совершеннейшего отчаяния. И вот приходит телеграмма: его требуют в Москву для репетиций «Черевичек». Первым порывом было отказаться и уехать за границу. Какой толк присутствовать на репетициях в таком состоянии? Но то ли от волнения, то ли по какой другой причине, вдруг стало гораздо лучше. Отлично проспав ночь, он встал почти здоровым и отправился в Москву.

Чем ближе наступал ужасный день, тем невыносимее становились страдания и сомнения. Множество раз Петр Ильич порывался бросить свою безнадежную затею. Останавливала только мысль о том, что оперу тогда отложат на неизвестный срок.

Каждое утро в одиннадцать он был в оркестре за дирижерским пюпитром. Репетиции шли до четырех часов. Дирижерство давалось с трудом, требовало сильного напряжения нервной системы. Но в то же время приносило и удовлетворение: управлять самому ходом своего сочинения и не быть принужденным беспрестанно подходить к дирижеру, прося его исправить ту или другую ошибку, оказалось невероятно приятно. Петр Ильич волновался гораздо меньше перед новой оперой, чем бывало прежде, когда при репетициях он бездействовал. Но и уставал до полного изнеможения – и физического, и нравственного, – так что, возвратившись домой, мог только лежать и дремать в одиночестве. Однако парадоксальным образом усталость хорошо повлияла на здоровье: и головную боль, и проблемы с желудком как рукой сняло.

К вечеру силы возвращались, и обедал Петр Ильич у племянницы Анны, которая окружила его всевозможной заботой. Став матерью, она сделалась мягче, шероховатости ее характера сгладились. И теперь впечатление, производимое молодыми супругами, грело душу. В семье племянницы Петр Ильич отдыхал от театральных треволнений.

В день генеральной репетиции он вошел в театр ни жив ни мертв. От ужаса темнело в глазах и слабели ноги. Музыканты встретили его восторженно, и волнение немного улеглось – стало легче дышать, он даже сказал небольшую речь. Репетиция прошла весьма и весьма недурно, и он совершенно успокоился. Продирижировал сейчас – продирижирует и на премьере. И музыканты, и Альтани, и артисты принялись поздравлять и уверять, что он дирижировал так, что все удивились. Если это только была не лесть.

Все билеты раскупили задолго до премьеры – интерес публики к новой опере подогревался тем, что ею управляет сам автор.

***

Ясным морозным январским утром Петр Ильич проснулся совершенно больной, думая о предстоящем, как о чем-то невозможном и ужасном. В попытке успокоить нервы он отправился в театр пешком в сопровождении братьев Модеста и Николая, приехавших специально на премьеру. Снег сверкал на солнце и хрустел под ногами. Изо рта редких прохожих вырывались облачка пара, покрывая инеем усы и бороды.

У входа братья расстались: Модест и Николай ушли в зрительный зал, а Петр Ильич, замирая от страха, к музыкантам в оркестровую яму. Взвился занавес, и началось поднесение венков от артистов при громе рукоплесканий. За это время Петр Ильич немного пришел в себя, начал дирижировать и к концу увертюры почувствовал себя уверенно.

Первое действие прошло хуже, чем на генеральной репетиции: из-за болезни Крутиковой Солоху пела Святловская, которой роль совсем не шла. Зато остальные исполнители порадовали. Особенно Корсов провел роль беса чрезвычайно тонко и умно – Петр Ильич пришел в восторг от его игры.

Публика много смеялась и, вообще, встретила первое действие восторженно. После него многократно вызывали и артистов, и автора-дирижера, подносили венки. Петр Ильич перестал нервничать и остальную часть оперы дирижировал спокойно. Впрочем, неудивительно, что столько аплодировали – театр был наполовину заполнен друзьями.