Музыка души

После спектакля состоялся торжественный ужин в «Славянском базаре». Все наперебой уверяли, что Петр Ильич прекрасно справился и у него несомненный дирижерский талант. Много говорили хвалебных речей, приятных авторскому самолюбию.

Самым же трогательным стало выступление Чаева:

– Дорогой, Петр Ильич, примите как скромное, но искреннее подношение это стихотворение.

Шел гусляр дорогой,

Гусли под полою,

Встречу удалому

Люд честной гурьбою.

Парни, молодицы

Гусли увидали:

«Заходи в деревню,

Поиграй», – пристали.

Сел гусляр за гусли,

Пробежал перстами…

Словно вешний ветер

Шевельнул листами.

Слышь, щебечут птицы,

Ручейки струятся

И с веселым звоном

Ласточки резвятся.

Вот по небу туча тихо проплывает,

Над дремучим лесом

Молния блистает.

Вот зимою вьюга

Взвыла ведьмой злою…

Грустно, сердце ноет

Будто пред бедою.

Но проснулись струны,

Солнце засияло –

И грозы, и вьюги

Словно не бывало.

Вновь весною веет,

Муравой травою,

Снова даль синеет

Над Днепром-рекою.

Пой, гусляр наш славный,

Радуй многи лета,

И прими с любовью,

Этот звук привета.

– Благодарю, – от всей души произнес Петр Ильич, со слезами обнимая улыбавшегося поэта.

После ужина, проводив Николая, они с Модестом вернулись домой в пятом часу утра – уставшие, но радостные. И тут же уснули как убитые.

На следующий день Петр Ильич проснулся довольный и бодрый. Однако отличное настроение испарилось, когда, войдя в столовую, он обнаружил там бледного и мрачного Модеста.

– Что случилось?

Брат посмотрел на него, явно не решаясь что-то сказать, и от этого сердце замерло в нехорошем предчувствии. Модест открыл было рот, но так ничего и не произнеся, молча протянул телеграмму, которую сжимал в руках. Петр Ильич со страхом начал читать. Лида Генке – их двоюродная сестра – сообщала, что на маскараде Дворянского собрания скончалась племянница Таня.

Он пошатнулся, вцепившись в ближайшее кресло. Как же так? Ведь совсем недавно он был в Петербурге и видел Таню: здоровую и веселую. Что же случилось? Следующей мыслью было: бедные родители! Как перенесут эту новость Саша и Лева, обожавшие старшую дочь? Страшно и подумать…

– Знаешь, – медленно произнес Петр Ильич, – мне часто приходило в голову, что для Тани это было бы лучшим исходом. Она теперь отмучилась. Но… бедная Саша!

Модест кивнул:

– Надо ехать в Петербург.

– Езжай пока один. Я останусь рассказать Ане и подготовить ее.

С первым же поездом Модест отправился в столицу, а Петр Ильич с тяжелым сердцем пошел к племяннице. Страшное известие она восприняла спокойнее, чем он ожидал. Любовь к маленькой дочери поглотила ее всецело, и смерть сестры хоть и расстроила, все же не вызвала того убийственного эффекта, которого он опасался.

Он собирался тоже ехать в Петербург, куда должен был прибыть Лева, чтобы забрать тело в Каменку. Но, несмотря на подавленное состояние духа, в итоге принял решение остаться дирижировать «Черевичками» на следующих представлениях. По крайней мере, утомление не давало надолго зацикливаться на горе и думать о несчастных родных.

Несколько дней спустя пришло письмо от Модеста с подробностями трагедии. Конечно же, виноват был морфин. Стремясь быть на балу бодрой и веселой, Таня приняла слишком большую дозу, и организм не выдержал.

Утомленный тяжелыми переживаниями, на втором представлении Петр Ильич дирижировал с большим трудом. Но, кажется, публика ничего не заметила: встречали его по-прежнему восторженно. Как же горько было принимать овации и поздравления, в то время как все мысли устремлялись к несчастной сестре, племянникам и зятю.

Отслужив по Тане панихиду с московскими родными, он вернулся в Майданово – отдохнуть и успокоиться.

***

Петр Ильич работал над «Чародейкой» с лихорадочной торопливостью, опять уставая до изнеможения. Впереди предстояла такая бесконечная вереница задуманных и обещанных работ, что страшно заглянуть в будущее. Как же жизнь человеческая коротка!

– Пожалте обедать! – объявил Алексей, как всегда войдя без стука.

Петр Ильич поморщился, отрываясь от оперы, и бросил быстрый взгляд на часы. Без десяти час.

– У меня еще десять минут для работы! – недовольно произнес он, вновь склоняясь над нотной бумагой.

– Интересно! – фыркнул Алексей. – Это мне что, теперича разогревать заново?

Петр Ильич раздраженно глянул на него, но ничего не сказал. По-прежнему бурча, Алеша все-таки вышел из комнаты, не забыв хлопнуть дверью. Не сильно, но чувствительно. Петр Ильич только глаза закатил: совсем избаловался парень.

За обедом Алексей сменил гнев на милость: был предупредителен и любезен. Как оказалось, не без тайного умысла.

– А не съездить ли вам, Петр Ильич, в Москву? – спросил он, подавая сладкое.

– Зачем? – опешил тот.

– Да мало ли – дела-то завсегда найдутся. Освободите дом на пару дней: мне надо свадьбу справить.

Алексей недавно надумал жениться на местной крестьянке: симпатичной черноокой и темноволосой девице.

– То есть ты не хочешь, чтобы я на твоей свадьбе присутствовал? – с недоверчивым смешком уточнил Петр Ильич.

– Ясно дело, не хочу! Какое веселье, когда барин под боком? Да и мы вам мешать будем – вам же тишина нужна, – заискивающим тоном заявил Алеша.