Музыка души

– Ну, куда это годится! Вы неправильно аккомпанируете!

Он пытался возразить, но его даже не стали слушать.

– Я лучше знаю! – с апломбом заявила девица. – Сам Чайковский проходил эти романсы с моей учительницей.

Петр Ильич не нашелся, что сказать на столь смелое заявление, и предпочел не спорить. Раскрывать инкогнито он вовсе не собирался.

На этом мучения не закончились. Едва он вышел из-за рояля, его вниманием завладел важный усатый господин, который принялся рассказывать, что он лично знаком с «нашим дорогим композитором». На свою беду Петр Ильич выразил недоверие – господина он абсолютно точно не знал. На что тот убежденно принялся рассказывать:

– Чистейшую правду говорю! Когда ставили «Мазепу», Чайковский стоял за кулисами рядом со мной – вот как вы сейчас. И он так восхищался Лодием в роли Орлика, что потом рыдал у меня на плече!

Петр Ильич аж поперхнулся от такого откровения. И ничего, что партия Орлика басовая, а Лодий – тенор! Уж не говоря о том, что ни на чьем плече он никогда не рыдал. Господин истолковал его смущение по-своему и, покровительственно похлопав по плечу, удалился, довольный произведенным впечатлением. Только тогда Петр Ильич достаточно пришел в себя, чтобы усмехнуться ему вслед и подумать: «Расскажу друзьям – вот будут хохотать!»

Из виденных по пути городов больше всего понравились Самара, маленький городок Вольс, поразивший великолепным садом, и Баку. Красиво застроенный, чистый и необычайно характерный город: восточный элемент так сильно в нем преобладал, что казалось, будто находишься где-нибудь по ту сторону Каспийского моря. Одна беда: слишком мало зелени. Вечная засуха и каменистая почва даже Михайловский сад сделали жалким зрелищем высохших деревьев и желтой травы.

На Каспийском море ночью поднялась такая качка, что сделалось страшно. Каждую минуту казалось, будто потрясаемый волнами пароход разобьется в мелкие дребезги. Из-за кошмарного шума невозможно было глаз сомкнуть. Петр Ильич перенес качку относительно безболезненно, а вот Алексей стал жертвой морской болезни. Всю ночь его выворачивало наизнанку, а утром бедняга не в состоянии был подняться с постели.

В Тифлисе, куда Петр Ильич добрался к июню, стояла невыносимая жара. К счастью, через десять дней он вместе с семьей Анатолия уехал в Боржом. Местность представляла собой ущелье речки Боржомки, впадающей в Куру, и поначалу повергала в уныние возвышавшимися отовсюду горами. Они давили, лишая привычного широкого горизонта.

Но на следующее утро, во время первой же прогулки это ощущение пропало. Петр Ильич пришел в восторг от дивного парка, переходящего в густой тенистый лес. Оттуда дорожка вышла на великолепный ландшафт. И он понял, что навсегда влюбился в Боржом – маленький летний городок, совсем недавно отстроившийся. Здания в основном представляли собой дачи и виллы. И самая лучшая из них принадлежала Анатолию. При ней был разбит чудесный сад, а наверх, в высоко расположенный хвойный лес вела узкая тропинка.

Поначалу Петр Ильич боялся встреч с дачниками, их назойливости и любопытства, но быстро нашел замечательный способ избегать их. Два раза в день в Боржоме устраивались концерты, и на музыку собирались все. Стоило только не ходить туда – и никогда никого не встретишь.

Узнав, что в Боржоме есть минеральные источники, Петр Ильич, давно собиравшийся попить воды, решил пройти курс лечения. Доктор, к которому он обратился, внимательно осмотрел его, долго постукивал, выслушивал и, наконец, сделал заключение:

– Не в порядке печень. Она сместилась вследствие давления желудка, с которым у вас серьезные проблемы. Вам следует в течение шести недель пить воду по два раза в день и ежедневно брать теплые минеральные ванны.

Вода оказалась совсем как в Виши: щелочная, пропитанная углекислотой и приятная на вкус.

Настроение оставалось не слишком хорошее, вдохновения никакого. Через силу Петр Ильич занимался эскизами для струнного секстета да делал инструментовку давно задуманной сюиты из моцартовских фортепианных пьес. Он не особенно боролся с напавшим нежеланием работать, посчитав, что заслужил право немного полениться и отдохнуть.

Анатолий недолго прожил на даче: дела требовали его присутствия в Тифлисе. Зато из Петербурга приехал Модест со своим воспитанником. Коля стал совсем взрослым юношей. Модест так хорошо его выучил, что незнакомый человек мог и не заметить, что Коля – глухонемой. Он бегло читал по губам и четко разговаривал.

Брат привез неутешительные новости:

– Кондратьев совсем плох. Ему выпустили воду, и он решился ехать за границу.

– Все-таки в Аахен?

Модест кивнул:

– Сомневаюсь, что ему еще можно помочь, но Николай Дмитриевич продолжает надеяться. Доктора нашли, что воды Аахена могут продлить его жизнь на несколько месяцев. Плохо только, что он там совсем один.

– Почему один? – удивился Петр Ильич. – А Мэри и Дина?

– Они собирались его сопровождать, но Николай Дмитриевич сам потребовал, чтобы они остались в России, – Модест пожал плечами. – Может, не хотел, чтобы они видели его таким.

***